Миссис Окэм достала носовой платок и принялась утирать из глаз слезы.
– Понимаю, вы считаете меня жуткой, старой и сентиментальной дурой, – сказала она, коротко рассмеявшись.
– Нисколько, – вежливо возразил Себастьян.
Но это был тот редкий случай, когда Королева-мать употребила точный эпитет. Размазня, бланманже оказывались сейчас самыми подходящими для нее определениями.
– Вы – сын Джона Барнака, как я теперь понимаю?
Он кивнул.
– Значит, ваша мама…
Миссис Окэм оставила фразу незаконченной. Но ее тон и тоскливое выражение, снова отразившееся в ее серых глазах, красноречиво указывали на то, что она хотела сказать.
– Да, она умерла, – договорил за нее Себастьян.
– Ваша мама умерла, – медленно повторила она.
И ей представился маленький Фрэнки, оставленный в одиночестве посреди этого грубого и равнодушного мира, без единой живой души, способной по-настоящему любить его. Ее сердце мгновенно переполнилось не только любовью, но и состраданием.
Бланманже, думал Себастьян. Бланманже под сладенькой христовой подливкой. А потом, к его величайшему облегчению, вошел дворецкий и объявил, что ужин подан.
Со вздохом миссис Окэм убрала свой платок и попросила слугу пойти и уведомить об этом signore. Повернувшись к Себастьяну, она начала объяснять, кто такой мистер Тендринг.
– Он, быть может, покажется вам… Не знаю, как сказать… Не совсем… – Жеста оказалось достаточно, чтобы пояснить, чего могло не хватать мистеру Тендрингу. – Но в глубине души он добрый человек, – добавила она после некоторого колебания. – Принадлежит к унитарианской церкви, двое детишек, и он сам выращивает помидоры в очень милом маленьком парнике на своем заднем дворе. Что же касается деловых вопросов, то даже не знаю, что бы я без него делала последние пять лет. Вот почему я попросила его приехать со мной – взять все это на себя.
Неловким круговым жестом руки она указала на принадлежавшие Юстасу сокровища.
– Сама я бы даже не знала, с чего начать, – уныло произнесла она.
Звук шагов заставил ее обернуться:
– О, а я как раз говорила о вас, мистер Тендринг. Рассказывала Себастьяну… Кстати, это – Себастьян, племянник мистера Барнака… Рассказывала Себастьяну, насколько потерянной чувствую себя без вашей помощи.
Мистер Тендринг поблагодарил за комплимент легким поклоном, молча пожал Себастьяну руку, а потом повернулся к миссис Окэм, чтобы извиниться за свою задержку.
– Я занимался составлением каталога предметов меблировки предоставленной мне комнаты, – объяснил он и в подтверждение своих слов достал из бокового кармана пиджака небольшой блокнот в черной обложке, протянув ей для изучения.
– Каталога? – повторила миссис Окэм с некоторым изумлением, вставая с кресла.
Мистер Тендринг только еще плотнее поджал губы и с важным видом кивнул. В широком вырезе его воротничка, положенного юристу, адамово яблоко, казалось, зажило своей спазматической жизнью. Намеренно используя фразы, словно взятые из делового письма или из формального документа, он заговорил так:
– Согласно уведомлению, полученному мною от вас, миссис Окэм, прежний хозяин дома, ныне покойный, не застраховал свое имущество на случай пожара или ограбления.
Как ни удивительно это прозвучало, но в ответ миссис Окэм разразилась звучным булькающим смехом.
– Он все время повторял, что не может себе позволить страховку. Из-за завышенных акцизов на гаванские сигары.
Себастьян улыбнулся, но вот мистер Тендринг лишь сурово сдвинул брови, его адамово яблоко взлетело вверх и опустилось, словно оно тоже было шокировано таким легкомысленным отношением к элементарным мерам предосторожности.
– Лично я, – заявил он с мрачной серьезностью, – не понимаю шуток, когда речь идет о крайне значительных вопросах.
Миссис Окэм поспешила умиротворить его.
– И совершенно справедливо, – сказала она. – Вы, безусловно, правы. Но мне по-прежнему не ясна связь между отсутствием у него страховки и вашими усилиями составить подобный каталог.
Мистер Тендринг позволил себе снисходительную улыбку. Зубы танцовщицы из мюзик-холла ярко и торжествующе сверкнули.
– Этот факт, – продолжил он, – позволяет мне сделать предварительное предположение, что покойный владелец никогда не предпринимал попытки составить исчерпывающий инвентарный список принадлежавшего ему имущества.
Он не удержался от еще одной улыбки, явно довольный красотой оборотов речи, к которым прибегал.
– Так вот что вы записываете в этот свой черный блокнот, – сказала миссис Окэм. – И что же, это действительно необходимо?
– Необходимо? – повторил мистер Тендринг почти возмущенно. – Это же sine qua non
[66].
Подобный аргумент, разумеется, окончательно снял все вопросы. Немного помолчав, миссис Окэм предложила пойти поужинать.
– Вы не проводите меня, Себастьян? – спросила она.
Себастьян начал с того, что подал ей не ту руку, и пережил жгучий стыд вкупе со смущением, когда миссис Окэм улыбнулась и объяснила: этикет велит ему занять положение по противоположную от нее сторону. Выставить себя на посмешище перед этим провинциальным крючкотвором…
– Как глупо, – пробормотал он. – Я же на самом деле все это прекрасно знаю.
Но миссис Окэм была лишь очарована его неловкостью.
– Вы снова в точности напомнили мне Фрэнки! – воскликнула она весело. – Фрэнки тоже никак не мог запомнить, какую руку следует подавать в таких случаях даме.
Себастьян промолчал, но от постоянных упоминаний о Фрэнки ему уже стало не по себе.
Исподволь, пока они шли в сторону столовой, миссис Окэм пожала ему руку.
– Как же нам повезло, что в доме больше никого не оказалось в наш первый вечер! – сказала она, но тут же поспешила добавить: – Нет, я всегда любила нашу дорогую бабушку. А Вероника, она такая…
Она замялась, вспомнив, как встревожились Крессуэллы, когда мятежный дух стал проглядывать в ярких и спокойных глазах дочери, едва она перестала заплетать косички.
– Такая красивая и умная, – закончила фразу миссис Окэм. – И все равно я страшно рада, что их сейчас здесь нет. Надеюсь, и вы тоже, – добавила она почти с игривой интонацией.
– О да, несомненно, – ответил Себастьян, хотя прозвучало это не слишком убедительно.
XXII
Но миссис Окэм оказалась не такой мерзкой старухой, как он ожидал, вынужден был признать Себастьян, когда вечер еще даже не подошел к концу. Бланманже как бланманже. С этим ничего не поделаешь, но вполне разумное существо. Она пообещала подарить ему все до единого тома Лебовской классической серии
[67], которая хранилась в кабинете ее мужа. И выпущенное в Оксфорде собрание сочинении Донна. Плюс составленный Сэйнтсбери двухтомник «Поэзии эпохи Карла I». А помимо того, что она проявила такую необычайную щедрость, еще и показала себя отнюдь не полной дурой. Верно, она призналась, что не могла петь христианский гимн «Пребудь со мною» и не плакать при этом, но зато ей нравились стихи Джорджа Герберта. И хотя у нее была раздражавшая привычка при упоминании кого бы то ни было называть его непременно «дорогой Такой-то» или, того хуже, «бедный Такой-то», она обладала достаточно развитым чувством юмора, и некоторые из рассказанных ею застольных историй оказались поразительно смешными.
