Дождь кончился. На паутине неподвижно висят бусинки капель. Над верхушками деревьев закрытым покровом натянуто небо, а эти поля простерлись вдаль символами полнейшего смирения и покорности.
Невидимый среди живой изгороди крошечный вьюрок периодически выдает свои трескучие трели. С мокрых ветвей над головой падают и падают капли, выбивая непредсказуемый ритм совершенно чуждой музыки. Но осеннюю тишину, кажется, ничто не способно нарушить: ни грохот проезжающего мимо грузовика, ни нарастающий до невероятной громкости, чтобы потом постепенно затихнуть, рев двигателя самолета, даже мои воспоминания о тех взрывах и долгих ночах метаний в боли становятся не стоящими воспоминаний или особого внимания – забудь, и все. Поверхность земной сферы гремит и клацает металлом! Но здесь, в ее стеклянном центре, из травы возвышаются грабы, растет ежевика и застыли в ожидании падубы. И между своими бессмысленными маленькими и трескучими декларациями независимости даже вьюрок по временам замолкает, вслушиваясь в эту тишину внутри тишины; склоняет головку набок и на пару секунд тоже осознает себя, дожидаясь в сумрачном сплетении веток освобождения, к которому он, быть может, вовсе не стремится. Но мы-то, мы можем прийти к этой свободе по собственному выбору, совершенно осознанно. А мы совершенно забываем, что нам есть чего ждать».
Какие-то из воспоминаний о том счастье, которое он испытывал, долго просиживая в одиночестве под деревьями, осыпавшими его каплями прошедшего дождя, сейчас вернулись к нему. Разумеется, этого оказывалось мало, чтобы почувствовать смысл пейзажей и кипевшей вокруг жизни. Для этого в помощь Вордсворту надо было призвать Данте и к Данте прибавить… А что? Да, кого-то вроде Бруно. Но если ты не творил себе кумира из отдельных проявлений общего принципа, если избегал духовной жадности и понимал, что эти буколические экстазы служили лишь приглашениями двигаться дальше к чему-то другому, тогда, конечно, ты имел право бродить, как одинокое облако по небу, и даже поверять сей факт бумаге. Он снова принялся за чтение.
«К величайшему изумлению гуманистов и сторонников либеральных верований, упразднение Бога оставило после себя ощутимую пустоту. Однако природа вакуума не терпит. Национализм, классовость и партийность, культура и искусство дружно хлынули в опустевшую нишу. Для политиков и тех из нас, кто был рожден с каким-либо талантом, новые псевдорелигии стали, продолжают оставаться и (пока они не уничтожат всю структуру общества) пребудут весьма ценными суевериями. Но присмотритесь к ним беспристрастно, sub specie aeternitatis
[90]. До чего это глупо, странно и похоже на порождение Сатаны!
Сплетни, пустые фантазии, полная сосредоточенность на своих настроениях и чувствах – все это фатально для жизни духа. Но ведь, помимо прочего, любая, самая лучшая пьеса или рассказ не являют ли собой рафинированную форму сплетни или утонченную фантазию? А лирическая поэзия? Все эти «Ох!», «Ах!», или «Ням-ням», или «Черт возьми!», или «Любимая!», или «Я – полная свинья!» (в соответствующей стилистической обработке, естественно, и выраженное по-своему).
Вот почему некоторые целиком сосредоточенные на Боге святые предавали анафеме все формы искусства до единой. И не только искусства, но и науки, учености, мудрствования. Вспомните хотя бы Фому Аквинского. Изысканный виртуоз философской мысли, но стоило ему прийти к познанию первичного факта, по поводу которого он столь долго закручивал свои теории, и он отказался написать еще хотя бы строчку на тему богословия. А что, если бы он пришел к пониманию на двадцать лет раньше? Не было бы тогда знаменитых «Сумм»? Допустим, что не было бы. Стоило бы нам сожалеть об этом? Нисколько – решительно ответили бы мы на этот вопрос еще несколько лет назад. Но сейчас некоторые физики уже начали сомневаться, а так ли уж хороша философская система Аристотеля, когда понадобилось придать организованный вид некоторым из последних научных открытий. (Хотя тем временем, конечно же, современная наука в руках современных людей занимается, главным образом, разрушением не только вещей и жизней, но и самих структурных основ цивилизации – и перед нами вследствие этого возникают все новые и новые вопросы.)
Для художника или интеллектуала, который одновременно интересуется реальностью и хочет добиться освобождения, единственным путем остается хождение по острию ножа.
Ему необходимо помнить, во-первых, что все созданное им как творцом или мыслителем не приведет его к познанию Царствия Небесного, пусть даже его работы непосредственно направлены на получение этого познания. Напротив, все подобные труды только отвлекут его в сторону от цели. Во-вторых, что талант являет собой аналог искусства целителя или способности к чудесам. Но вот только «всего одна унция истинной божественной милости стоит стократ дороже тех благодатей, которые теологи величают «ниспосланными людям свыше дарами», среди которых и дар вершить чудеса. Ведь возможно получить такой случайный дар, оставаясь при этом погрязшим во всех смертных грехах. И талант не обязательно приведет к спасению. Обычно от таких даров больше пользы соседям, чем самим их носителям». Но к этому Франсуа де Саль мог бы добавить, что чудеса такого рода отнюдь не обязательно укрепляют Веру. Как не делают этого самые изысканные произведения искусства. В обоих случаях укрепление Веры остается лишь вопросом случайности.
Третье, о чем необходимо помнить. Красота изначально созидательна, а сплетне, фантазии и простому желанию самовыражения присуще разрушительное начало. В большинстве произведений искусства эти позитивные и негативные элементы перечеркивают друг друга. Но в редких случаях анекдотический рассказ или фантазия строятся на основополагающем принципе и подаются таким образом, что сочетание составляющих их элементов складывается в новую, не имеющую прецедентов форму красоты. Когда происходит нечто подобное, возможность укрепления веры реализуется в полном объеме, а ниспосланный свыше талант находит оправдание своему существованию. Справедливо, конечно, и то, что подобное произведение может родиться совершенно произвольно в процессе написания, например, джазовой музыки или рекламного текста. В то время как сознательные усилия писать о Боге зачастую совершенно лишены божественного присутствия. И чтобы не забывать три этих постулата, есть только один способ – постоянно напоминать себе о них».
Что ж, теперь нельзя сказать, что ты не предупредил об этом сам себя, подумал Себастьян, переворачивая страницу. «Минимально необходимые рабочие гипотезы» – так была озаглавлена его следующая записка.
«Исследование материальной реальности средствами направленной чувственной интуиции – исследование, мотивированное и руководимое некой рабочей гипотезой, которое приводит к логическим результатам и позволяет сформулировать рациональную теорию, ведущую к новому витку развития технологий. Вот что такое естественные науки.
Полное отсутствие рабочей гипотезы означает, что не возникает мотива для начала исследования, нет причины ставить эксперименты того или иного рода, как не может возникнуть и рациональной теории на основе анализа и систематизации наблюдаемых фактов.
