Еще здесь были коровы. Они глядели на него из-за рукотворных деревянных заборов. Подойдя к ограде, он взглянул на глупую морду одной из них, и ему захотелось проломить корове череп и сожрать ее мясо сырым.
А пройдя еще километр, он увидел ангела.
Она стояла у огромного валуна, рядом с очередным забором. В ней одновременно сошлись свет и тьма, а за спиной мерцали гигантские крылья. Она была сильной, могучей, с яркими горящими глазами, и ее окружал ореол звезд. Чуть наклонившись вперед, она опиралась на гарду длинного воткнутого в землю меча.
Он никогда еще не встречал никого прекраснее.
Она заметила его. Затем снова опустила взгляд к мечу и вздохнула, будто расставаясь с какой-то душевной мукой.
Он испугался.
Когда она вновь посмотрела на него, он понял, что она – обычный человек. У нее была темная кожа и пытливый взгляд. Никаких крыльев за спиной не было; не было и меча – он оказался простой мотыгой.
– Ты все равно прекрасна, – только и произнес он.
Лицо женщины приобрело удивленное выражение, а затем другое – не испуганное, а, скорее, осторожно-оценивающее. Отложив мотыгу, она достала тупой деревянный нож.
Нож заворожил его. Он почувствовал себя беспомощным, управляемым великой, могучей силой, которой не мог противостоять. Он уже видел этот нож – во сне или в видении. Но обстоятельства, как и другие подробности его жизни, были утрачены.
Женщина улыбнулась. Подбросив нож в воздух, она поймала его за рукоять.
Танос махнул рукой в сторону ближайших хижин.
– Это твой дом?
Не сказав ни слова, женщина двинулась в ту сторону. Не переставая жонглировать ножом, она поманила Таноса за собой. За ее спиной вновь возник тусклый силуэт крыльев, словно они никуда не исчезли, а просто стали невидимыми.
– Вроде того, – сказала она.
23
Ее звали Масика. По ее словам, это имя означало «рожденная в грозу», и так Танос догадался, что на Вельте все же случались дожди.
По дороге в деревню они встретили работавших в полях людей. Танос обратил внимание на золотые колосья пшеницы и зеленую ботву с листьями – вероятно, картофель. Проходя мимо замеченной им ранее отдельной хижины, Танос услышал громкий визг.
– Это скотобойня, – объяснила ему Масика.
В ответ на вопрос о своем имени, Танос признался, что не помнит его. Он ожидал новых расспросов, или, по крайней мере, удивления, но Масика лишь кивнула, поджав губы.
– Я и сама порой забываю свое, – сказала она.
Жилища племени Апага представляли собой деревянные хижины с соломенными крышами – куда более надежные, нежели хлипкие шалаши Народа. Сами сельчане тоже выглядели здоровыми и носили добротную одежду.
Мимо прошла женщина в легкой меховой шапке.
– Это кролик? – спросил Танос.
– Мы верим, что ни одна часть животного не должна пропадать, – ответила Масика. – Если только животное не бешеное. Тогда половину можно и выкинуть.
Танос замер, обдумывая услышанное, а потом расхохотался.
На территории Апага насчитывалось несколько деревень, у каждой из которых были свои поля для возделывания. Четкого разграничения, впрочем, не было, и поля, принадлежавшие разным хозяевам, зачастую смыкались.
– Мы обмениваемся продуктами, – рассказала Масика. – Если у одних случится неурожай, другие помогут.
– А споры из-за земли у вас случаются? – поинтересовался Танос.
– Да нет. Земля везде одинаковая, – Масика остановилась у большой хижины. – Даже трава всюду одного роста.
– Я заметил. Как такое возможно?
– Что именно?
– Как может вся трава быть одного роста?
Масика наморщила лоб.
– Просто может.
Он проследовал за ней внутрь, в просторную прихожую, обставленную грубой самодельной мебелью. На неотесанных стенах висели нарисованные углем портреты. Танос заметил простенький набросок портрета самой Масики.
– Глаза хорошо получились, – сказал он.
– Это рисовал мой отец.
– Он хорошо тебя знает.
– Еще бы.
Она провела его по маленьким комнатам: гостиной, спальне, кладовой. В одной из комнат стоял гигантский, почти трех метров в высоту, ткацкий станок, из которого торчал наполовину сотканный ковер.
– Моя мать не успела его доткать, – объяснила Масика. – А выбрасывать жалко.
Танос нахмурился.
– Она умерла?
– И она, и отец, и родители отца. Все за последние два года.
Танос попытался подобрать нужные слова.
– Мои соболезнования, – наконец выговорил он. – Так ведь принято говорить?
Масика едва заметно улыбнулась, искоса глядя на него.
– Как-то так.
Наступила неловкая пауза. Они вернулись обратно в прихожую, и Масика плюхнулась в плетеное кресло. Танос был счастлив наконец избавиться от намявшего плечи рюкзака.
– В доме стало пусто. Я почти все время работаю в поле, – поморщившись, Масика потянулась. – Большинству женщин помогают их мужчины, но мне и так неплохо.
Танос взглянул на ее руки.
– Тебе идет.
Она никак не отреагировала на комплимент.
– Ты пришел из поселения Народа?
Он кивнул.
– Я недолго жила с ними, когда была подростком, – сказала Масика.
– Правда?
– Когда у меня был… как это называется, «переходный возраст»? Родители решили, что их миролюбивая философия меня успокоит, – она улыбнулась. – А вышло наоборот.
Танос улыбнулся в ответ.
– Народ весьма, гмм…
– …скучен. Удивляюсь, как я от них не отупела.
Ее смех был тихим, но воодушевляющим. Танос жадно наслаждался им, чувствуя себя новорожденным, впитывающим всю информацию, какую только возможно.
– Пара, что меня приютила, была весьма приятной, – продолжила Масика, – но я не пойму, как они вообще выживают на Вельте. Химера сожрала бы их в два счета.
– Твое племя охотится на химер?
– Каждые семнадцать лет. Это своего рода ритуал – он воодушевляет людей, но обходится дорого, – Масика заинтересованно взглянула на Таноса. – А ты охотник?
В памяти всплыли какие-то кровавые воспоминания.
– Мне доводилось охотиться, верно.
– Что ж, мы пойдем на охоту через две недели, – усмехнулась Масика. – Покажешь, на что способен.
