В середине ноября, уже вернувшись в Филадельфию, он обронил в разговоре с Элизабет Пауэл, что, наверное, уйдет. Ему нравилось общаться с этой умной и привлекательной женщиной; ей он мог доверить такие вещи, о каких не заговорил бы ни с кем другим, разве что с Мартой. После этой встречи она прислала ему письмо на семи страницах, объясняя, почему ему просто необходимо остаться. Если он уйдет, его враги станут говорить, что прежде им руководило лишь честолюбие и теперь, погревшись в лучах славы, он уходит со сцены, потому что не может ничего дать своей стране. Без него республиканцы развалят федерацию: «Вы единственный человек в Америке, осмеливающийся поступать правильно в любой ситуации». Вашингтон сдался под ее напором: он останется, но только не на весь срок. 5 декабря 1792 года состоялись выборы; все 132 выборщика отдали свои голоса Вашингтону. Неделю спустя, обсуждая с Джефферсоном покупку в Германии фарфорового сервиза для президентского стола, он спросил, не купить ли его в Китае, но услышал в ответ, что тогда придется ждать два года. О-о-о, к тому времени он уже не будет президентом, с нажимом сказал Вашингтон. Джефферсон намек понял, но Вашингтон старался обмануть сам себя. Даже в Лондоне считали: стоит ему уйти — и федерация тотчас развалится на отдельные штаты.
В палате представителей большинство получили республиканцы, что сулило президенту множество неприятных моментов. Зато спихнуть Адамса им не удалось — он получил 77 голосов против пятидесяти, отданных за губернатора Нью-Йорка Джорджа Клинтона, ярого сторонника Джефферсона. Вашингтон никому не выказывал поддержки, сохраняя нейтралитет.
В январе 1793 года конгрессмен Уильям Бранч Гилс из Виргинии начал проверку деятельности министерства финансов, имея целью отстранение Гамильтона. Джефферсон втайне помогал составлять резолюции Конгресса с осуждением коллеги.
А в Париже 16 января начался судебный процесс над низвергнутым королем Людовиком XVI, обвиненным в измене. Процесс длился три дня; депутатам Конвента предстояло сделать выбор между смертной казнью и тюремным заключением. Решение в пользу казни было принято с перевесом в один голос — он принадлежал Филиппу Орлеанскому, кузену короля, отрекшемуся от семьи и принявшему фамилию Эгалите (Равенство). Томас Пейн голосовал против казни, предложив заменить ее изгнанием в Америку. 21 января короля гильотинировали. 1 февраля Франция объявила войну Великобритании и Голландии.
В Америке об этом еще не знали. Вашингтон получил письмо от маркизы де Лафайет, сообщавшей о желании ее мужа, «чтобы я со всем семейством приехала к нему в Англию, мы могли бы вместе поселиться в Америке и наслаждаться там утешительным зрелищем добродетели, которая стоит свободы». Она просила президента прислать кого-нибудь вызволить Лафайета именем Соединенных Штатов. Между тем Гавернир Моррис, посол в Париже, предостерегал Вашингтона от такого неосторожного поступка, способного настроить против него Французскую Республику. Моррис выделил из собственных средств 100 тысяч ливров для супруги Лафайета, а Вашингтон открыл счет на ее имя в Амстердамском банке, положив туда 2300 гульденов (она так и не смогла получить эти деньги). Он уверял Адриенну, что не ограничится добрыми намерениями, но пока не предпринимал никаких политических шагов.
Его постиг новый удар: 5 февраля скончался Джордж Огастин. Вашингтоны предложили Фанни с детьми остаться в Маунт-Верноне, но она отказалась. Поместье оставалось без хозяина, теперь оно неминуемо придет в упадок, за хитрыми и ленивыми рабами нужен глаз да глаз, а Вашингтон вновь впрягся в ненавистное ярмо! Вернувшись в столицу, он подписал «закон о беглых рабах», позволявший хозяевам отлавливать сбежавшую живую собственность даже на территории других штатов.
День его рождения широко отпраздновали в Филадельфии, и Френо тотчас разругал в своей газете этот «монархический фарс». Чтобы не давать ему нового повода для сарказма, инаугурация 4 марта прошла крайне просто. В полдень президент приехал один к зданию Конгресса, прошел прямо в зал сената, произнес самую краткую в истории речь (135 слов) и публично принес присягу под руководством члена Верховного суда Уильяма Кашинга, после чего удалился. Собравшийся у Конгресса народ, писала «Пенсильвания газетт», «повинуясь движению своих сердец», приветствовал его троекратным «ура». Тремя днями раньше все девять резолюций Гилса против Гамильтона с треском провалились.
Между тем новый управляющий Маунт-Верноном, Энтони Уиттинг, тоже заболел туберкулезом. В письмах-отчетах он делал жалостливые приписки, что очень слаб и едва ходит. Да, мы все не богатыри, но долг есть долг! Вашингтон по-прежнему слал ему длинные подробные инструкции, советуя, словно ребенку, составлять список дел на день и отмечать крестиком, что удалось сделать. В конце марта он сам отправился в Маунт-Вернон.
В начале апреля Гамильтон известил президента, что Франция и Англия находятся в состоянии войны. Вашингтон немедленно выехал в столицу, предварительно выслав Джефферсону инструкции о том, что США будут строго придерживаться нейтралитета, и попросив составить соответствующий документ. Больше всего его беспокоило, что американские корабли начнут нападать на английские и втянут Америку в новую войну.
Эти опасения были небеспочвенны. 8 апреля в Чарлстон прибыл новый французский посланник, Эдмон Шарль Женэ — энергичный тридцатилетний полиглот, уже побывавший на дипломатической службе в Лондоне и Санкт-Петербурге. Он тотчас принялся вербовать американских капитанов в корсары, побуждая захватывать и приводить в американские порты английские «призы», а также проникать в испанские и британские владения в Луизиане, Флориде и Канаде, чтобы поднять там восстания. В Чарлстоне ему кричали «ура», и «гражданин Женэ» начал триумфальное шествие по восточному побережью. В Филадельфии возник первый политический клуб (Демократическо-республиканское общество) по образцу клуба якобинцев. До конца года было образовано еще десять таких клубов, а в следующем году — не менее двух дюжин в разных городах страны.
Вернувшись в столицу, Вашингтон созвал кабинет и задал 13 вопросов. Первыми в списке стояли такие: следует ли издать декларацию о нейтралитете и стоит ли принимать посланника Французской Республики? Джефферсон отметил про себя, что так поставить вопрос мог только Гамильтон. На следующем заседании оба снова сцепились: Джефферсон был против нейтралитета, Гамильтон — за. Нокс примкнул к Гамильтону, текст декларации составил Рэндольф; 22 апреля она была подписана.
Это решение приняло правительство, Вашингтон не удосужился созвать заседание сената. Некоторые депутаты роптали: раз Конгресс имеет право объявлять войну, значит, он должен и провозглашать нейтралитет. Отказ открыто поддержать Францию многим казался предательством по отношению к бывшим союзникам. Гамильтон и Мэдисон вновь сражались перьями, прикрываясь именами Пацификус и Гельвидий. В мае Френо договорился до того, что Вашингтон якобы издал декларацию, испугавшись федералистов, которые пригрозили отрубить ему голову. Президент потребовал уволить его из Госдепартамента, но Джефферсон не подчинился.
По второму вопросу разногласий не было: решили посланника принять. 16 мая Женэ прибыл в Филадельфию и выступил с речью перед огромной толпой в «Сити-Таверн». Джефферсон представил его президенту, но тот принял его с холодной учтивостью. К тому времени французский корабль «Амбюскад» («Засада») уже привел в Филадельфию два захваченных британских судна. В порту их встречала ликующая толпа, о чем Джефферсон радостно сообщил коллегам — те были как громом поражены. Вразумленный Вашингтоном, Джефферсон 5 июня предупредил Женэ, чтобы тот прекратил свою агитацию, однако он и ухом не повел. Один из захваченных британских «купцов», «Малышку Сару», переделали во французский корсарский корабль и назвали «Ла Птит Демократ» («Демократочка»). Госсекретарю посланник заявил, что Франция имеет право оснащать такие корабли в американских портах, а Вашингтон является орудием партии федералистов, стремящихся установить в Америке монократию.
