В конце августа президент подписал договор с Британией.
Рэндольф так и не дал письменного объяснения инцидента, однако опубликовал все письма, относящиеся к делу, в оппозиционной прессе, попутно обвинив президента в сговоре с федералистами. Можно ли после этого верить людям? И ведь всё тайком, за спиной!.. В довершение всех бед летняя жара способствовала рецидиву желтой лихорадки.
В начале сентября Вашингтон получил письмо от сенатора Джорджа Кабота с известием о том, что в Бостон прибыл пятнадцатилетний Джордж Вашингтон Лафайет в сопровождении своего гувернера Феликса Фретеля. Мать успела услать его в Америку и снабдила письмом президенту с просьбой заступиться за отца. Сама она в это время находилась в Вене и добилась аудиенции у австрийского императора. Выразив ей сочувствие, Франц II сказал, что не может выпустить Лафайета из тюрьмы, но милостиво разрешил Адриенне и ее дочерям воссоединиться с мужем и отцом. Женщины немедленно выехали в Ольмюц.
«В отношении к Франции и Англии наше правительство подобно кораблю между Сциллой и Харибдой», — писал Вашингтон в одном из частных писем. Вот и сейчас он стоял перед дилеммой: принять сына человека, который во Франции до сих пор считается врагом революции, — значит нанести обиду новому французскому правительству, не принять его — проявить неблагодарность к герою, много сделавшему для свободы Америки. В Филадельфии жило множество французских эмигрантов, юному Лафайету лучше было там не показываться, поэтому Вашингтон попросил Кабота временно поместить своего крестника в Гарвард, обязавшись оплатить все расходы. «Мое дружеское отношение к его отцу отнюдь не уменьшилось, но увеличилось по мере его невзгод», — подчеркнул он. Юношу же уверил, что будет ему «отцом, другом, защитником и покровителем».
Вашингтон в письме порекомендовал молодому Лафайету обратиться к Александру Гамильтону, горячо привязанному к его отцу со времен их боевой дружбы. Мальчик тайно ездил к Гамильтону в Нью-Йорк, и Вашингтон потом справлялся о нем у своего лучшего помощника. Он не получил ответа на одно из своих писем и страшно переживал: уж не обиделся ли на него сын человека, которого он сам считал своим сыном?..
Пятнадцатого октября Лафайет-старший чуть не задохнулся от радости, увидев любимую жену и дочерей. Сам он выглядел ужасно: худой, бледный как смерть, с набухшими лимфоузлами, кровавыми волдырями и незаживающими ранами, натертыми кандалами. Адриенну заперли в камеру вместе с ним, дочерей — в соседнюю. Писать сыну в Америку она не могла, получать письма — тоже.
В это время Вашингтон одержал небольшую, но крайне важную для него дипломатическую победу: в октябре 1795 года Томас Пинкни, посланник в Англии, сумел заключить в Испании «договор Сан-Лоренцо», согласно которому граница США отныне проходила по реке Миссисипи и по 31-й параллели во Флориде и американцы получили право свободной перевозки товаров по реке и их хранения в Новом Орлеане.
Восемнадцатого декабря Эдмунд Рэндольф напечатал памфлет на 103 страницах, озаглавленный «Оправдание»: помимо изложения довольно обоснованных аргументов в свою защиту от обвинения во взяточничестве, он делал несколько острых выпадов против Вашингтона, которыми тот был задет за живое. В сердцах он швырнул брошюру на пол. А ведь сколько он сделал для этого молодого человека, как продвигал его по дружбе с его дядей Пейтоном Рэндольфом! Негодяй! Мерзавец! И что теперь делать — тоже оправдываться? Гамильтон, к которому он, как обычно, обратился за советом, порекомендовал просто промолчать. Многозначительное молчание всегда было мощным оружием Вашингтона. Сработало оно и на сей раз. Даже республиканцы осуждали тон, в котором было выдержано «Оправдание», а Джефферсон написал Мэдисону, что хотя Рэндольф и смыл с себя обвинения в продажности, зато выказал себя неумным и неуравновешенным человеком.
Гамильтон сообщил, что приютил у себя юного Лафайета, тот может спокойно жить в его доме вместе с его собственными четырьмя детьми хоть до весны, но всё-таки лучше Вашингтону пригласить его к себе. До середины февраля Вашингтон не мог решиться, даже посоветовался с Мэдисоном, но в конце концов попросил Гамильтона прислать мальчика вместе с гувернером к нему в Филадельфию, «не делая из этого тайны», где-нибудь в апреле, «когда погода установится, дороги будут хорошими, а путешествие приятным». Написал он и императору Францу II: свобода Лафайета — «пламенное желание народа Соединенных Штатов, к которому я искренне присоединяю свое собственное».
Наступил 1796 год, последний год его президентства. Нужно было подумать о том, чем жить, когда он наконец-то обретет покой. Всё президентское жалованье уходило на представительские расходы; доходы от поместья едва покрывали его содержание. 1 февраля Вашингтон напечатал в филадельфийских газетах объявления о продаже тринадцати земельных участков вдоль рек Огайо, Большой Канавги и Малой Майами, в общей сложности тридцати шести тысяч акров. Одновременно он послал анонимные объявления в газеты Англии, Шотландии и Ирландии в надежде подыскать арендаторов для четырех из пяти ферм Маунт-Вернона.
Вашингтон сильно постарел, в нем уже трудно было узнать бравого генерала времен войны. Он сам это чувствовал, но ему было тяжело сдавать позиции.
В марте пришло тревожное письмо от Тобайаса Лира: Фанни Бассет опасно больна. В прошлом году они поженились: для овдовевшей Фанни с тремя детьми и вдовца Тобайаса с малолетним сыном это было прекрасным выходом из положения. Вашингтоны предоставили их семье дом и 360 акров земли в Маунт-Верноне без арендной платы. Марта в особенности радовалась их браку, и вот теперь такой удар… Над ней словно тяготеет какое-то проклятие: она теряет всех своих детей — и родных, и приемных…
Зато в Филадельфию приехал Джордж Вашингтон Лафайет со своим наставником. Вашингтон сразу же полюбил этого «скромного, разумного и достойного юношу», который очаровывал всех, кого встречал. Он быстро выучил английский, превзойдя даже своего гувернера. За столом Вашингтон перебрасывался с ним веселыми шутками и относился к нему, как к сыну, а не как к гостю.
Договор с Великобританией был ратифицирован королем Георгом III и вступил в силу 29 февраля 1796 года, однако требовалось принять отдельный закон о его финансировании. Республиканцы в Конгрессе ухватились за эту возможность свести на нет действие договора. Эдвард Ливингстон из Нью-Йорка внес резолюцию с требованием, чтобы Вашингтон представил Конгрессу текст инструкций, данных им Джею, а также переписку, касающуюся договора. Резолюция была принята в марте.
Дело было серьезное: не покушается ли законодательная власть на прерогативы исполнительной? Верный себе, Вашингтон запросил мнения по этому вопросу всех членов кабинета, а также Гамильтона. Тот, по своему обыкновению, прислал пространную записку, сводившуюся к одному: эти бумаги лучше никому не показывать. Вашингтон горячо его поблагодарил, подписав письмо «Любящий Вас…» — такую формулировку он использовал разве что с родными или очень близкими друзьями. Палате представителей он прочитал лекцию о том, что, согласно Конституции, заключение договоров — прерогатива президента и сената, а их подготовка содержится в тайне. Президент обязан предъявлять подобные бумаги Конгрессу только в случае импичмента. Тогда республиканцы впервые провели закрытое заседание сторонников своей партии, фактически образовав партийную фракцию.
