Вашингтон поспешил письменно засвидетельствовать графу свое почтение, не забыв, однако, упомянуть о собственных заслугах и ценном опыте войны в местных условиях: «Смиренно хотим представить Вашему сиятельству, что мы стали первыми войсками, побывавшими в деле на континенте по случаю нынешних беспорядков, и благодаря нескольким боям и постоянным стычкам с врагом приобрели опыт и познания о его коварных и жестоких приемах».
Между тем менее опытные и сведущие в коварных и жестоких приемах врага солдаты Нью-Джерсийского полка 12 августа потерпели поражение от французов и союзных им индейцев в трех милях от устья реки Осуиго, на границе между французской Канадой и британскими колониями. После того как подполковник Мерсер погиб, сраженный ядром, офицеры растерялись и всего через час боя решили капитулировать и сдать три форта — Онтарио, Джордж и Осуиго. Монкальм счел, что англичане вели себя недостаточно мужественно, и отказал им в почетной капитуляции. В плен было взято 1700 человек, в том числе 80 офицеров; около 620 солдат принадлежали к пехотным полкам Уильяма Ширли и Уильяма Пепперела. Французы сожгли всё, что не смогли вывезти из фортов, а на пепелище Монкальм велел водрузить деревянный крест с девизом In hoc signo vincunt (Сим победили) и столб с тремя белыми королевскими лилиями и надписью Manibus date lilia plenis (Приносите лилии охапками).
Примерно в это же время до Америки дошло известие об объявлении войны — три месяца спустя. По такому случаю полковник Вашингтон устроил в Винчестере небольшой парад. Вместе с отцами города он наблюдал за прохождением по плацу трех рот, а потом зачитал вслух манифест об объявлении войны, призвав ополченцев проявить «усердное повиновение лучшему из королей и строгим исполнением королевских приказов выразить любовь и преданность его священной особе». После этого палили из мушкетов и пили за здоровье короля. Но призывы, казалось, оказывали обратное воздействие: если раньше дезертировали по два-три человека, в августе «заблудились в лесу» сразу 16. Когда в октябре ополченцам приказали явиться к месту сбора, из графства Аугуста набралось едва ли с десяток человек.
В начале декабря граф Лаудон решил перевести виргинские войска в форт Камберленд в Мэриленде. Вашингтон этому воспротивился: на его взгляд, гораздо разумнее было оставить их в Винчестере. Динвидди принял сторону Лаудона, и тогда Вашингтон опрометчиво, через голову губернатора, обратился к спикеру палаты горожан Джону Робинсону, нарушив главное правило виргинской политики, по которому последнее слово всегда за губернатором. Полковник жаловался Робинсону, что получает от Динвидди «неясные, сомнительные и неточные» приказы: сегодня одно, завтра другое. В тот же день Вашингтон допустил еще одну грубую ошибку, написав Динвидди, что Лаудон относится к нему предвзято, потому что «плохо информирован». Главным источником информации для графа был сам Динвидди…
Десятого января 1757 года, забыв про всякую осторожность и этикет, Вашингтон отослал лорду Лаудону длиннющее письмо: «Хотя я не имею чести лично знать Ваше сиятельство, имя Вашего сиятельства мне знакомо благодаря важным услугам, оказанным Вами Его величеству в других частях света. Не думайте, милостивый государь, что я собираюсь льстить Вам. Я высокого мнения о личности Вашего сиятельства и почитаю Ваш ранг… я честен по природе, хитрость чужда мне…»
После этого вступления он рассказал о себе: «Что касается меня, да будет мне позволено сказать, что если бы Его превосходительство генерал Брэддок пережил свое несчастное поражение, я получил бы повышение, соответствующее моим желаниям. Он обещал мне это сам». Чего же ему нужно? Он хочет, чтобы его полк включили в состав регулярных войск. «Перечитываю написанное и вижу, насколько я вышел за рамки своего изначального намерения; мне, право, стыдно за то, что я позволил себе такую вольность». Немного самоуничижения, старикам это нравится…
Напористый Вашингтон рвался лично объяснить графу, каково положение дел на границе, и дать ему дельный совет. Он добился от Динвидди разрешения поехать в Филадельфию. Туда же съехались губернаторы пяти колоний, но лорд Лаудон, высокомерный шотландец, державший подчиненных в ежовых рукавицах, не спешил выслушивать чужие советы. Вашингтон проторчал в Филадельфии полтора месяца! Расспросив тишком адъютанта главнокомандующего, он узнал, что графу как будто понравилось его письмо; но при личной встрече все надежды рухнули. Стало совершенно ясно, что в стратегическом плане военных действий Виргинии отводится лишь второстепенная роль; атака на форт Дюкен откладывается. Единственное, чего удалось добиться виргинскому полковнику, — оставить свою часть в своей колонии, для защиты своих фортов, а не вести его в форт Камберленд.
«Невозможно себе представить, что звание американцев лишает нас выгод состояния британских подданных и притязаний на повышение по службе, — возмущенно писал он Динвидди перед отъездом из Филадельфии. — Мы совершенно уверены, что еще ни один корпус регулярных войск не прошел через три кровавые кампании без того, чтобы привлечь к себе внимание короля. Что же до тех праздных аргументов, которые приводят то и дело, а именно: „Вы защищаете свои владения“, — то я считаю их чудными и нелепыми. Мы защищаем вотчины короля».
Несолоно хлебавши он вернулся в Винчестер — «в холодные бесплодные пределы». Тут его ждал сюрприз: впервые со времен поражения в форте Несессити несколько сотен индейцев — катауба и чероки — заключили союз с британцами. Дело в том, что Законодательное собрание Виргинии повысило вознаграждение за скальпы вдвое — до десяти фунтов. Однако, как это часто бывает, слово у законодателей расходилось с делом, и когда отряд чероки предъявил Вашингтону четыре скальпа и двух пленников, ему было нечем расплатиться. Индейцы уже были готовы расторгнуть союзный договор, когда, к счастью, деньги и подарки, наконец, поступили, и Вашингтон расплатился с новыми союзниками — «самыми наглыми, жадными и ненасытными мерзавцами, с какими мне только приходилось иметь дело».
Справедливости ради надо признать, что белые солдаты были ничуть не лучше. Несмотря на угрозу сурового наказания, больше четверти новобранцев дезертировали. Скрежеща зубами от ярости, Вашингтон увеличил наказание с тысячи плетей до полутора тысяч. В среднем каждому беглецу всыпали не меньше шестисот плетей — так поступали самые суровые командиры британских регулярных войск. Полный решимости полковник даже велел построить виселицу высотой 40 футов (больше 12 метров), чтобы припугнуть потенциальных дезертиров, намереваясь повесить парочку-другую беглецов для острастки.
К счастью для последних, вспыльчивый полковник никогда не действовал по первому побуждению, давая себе время остыть и хорошенько подумать. Летом к повешению приговорили 14 дезертиров, заковали в железа и посадили в подвал, но Вашингтон в итоге помиловал 12 из них, утвердив приговор лишь двум рецидивистам — ведь он предупреждал, что за повторный побег их ждет смертная казнь, предупреждал или нет?! Он сознательно приговорил преступников к виселице, а не к расстрелу, полагая, что такая смерть произведет больший «воспитательный» эффект.
Искренне считая, что Динвидди зажимает его инициативу, Вашингтон не знал, что тот сам находится в зависимости от произвола Лаудона. А тот не оправдал надежд, возложенных на него королем. Пока он возглавлял экспедицию по захвату Луисбурга (от которого в итоге отказался), французы под командованием Монкальма осадили стратегически важный форт Уильям-Генри и 3 августа захватили его. В Монреале по такому случаю отслужили благодарственный молебен; в Бостоне и Филадельфии остро переживали очередное поражение.
