«Разве мы уже не испробовали это? — писал ему Вашингтон 4 июля. — Разве не писали в палату лордов, не протестовали перед палатой общин? И что? Удосужились ли они заглянуть в наши петиции? Ведь ясно как день, что существует хорошо продуманный, систематический план по утверждению права облагать нас налогом и его применению. Разве одинаковое поведение парламента в последние годы не подтверждает это? Разве все дебаты в палате общин на стороне правительства, особенно те, о которых мы только что узнали, не говорят однозначно о том, что с Америки следует взимать налоги в помощь британской казне и что она не может располагать своими ресурсами? Стоит ли после этого чего-то ждать от петиций? Разве покушение на свободу и собственность жителей Бостона еще до того, как было предъявлено требование о возмещении ущерба Ост-Индской компании, не является явным и очевидным доказательством их истинных целей? Разве последующие законы — о лишении Массачусетской бухты ее вольностей и о перемещении преступников для суда в другие колонии или Великобританию, где по самой этой причине невозможно будет добиться справедливости, — не убеждают нас в том, что власти не остановятся ни перед чем для достижения своей цели? Разве не должны мы после этого подвергнуть наше достоинство и силу духа самому суровому испытанию?»
В письме Джорджу Уильяму Фэрфаксу Вашингтон высказывался не менее определенно: Великобритания не в силах защитить Виргинию от жестоких и кровожадных индейцев и при этом изощряется, чтобы набросить ярмо рабства на страдающих от их набегов поселенцев. Судьба Бостона — судьба самой Америки, мы не позволим принести себя в жертву по частям.
Пятого июля избиратели Александрии приняли решение отправить 273 фунта стерлингов, 38 бочонков муки и 150 бушелей пшеницы беднякам из Бостона, «лишенным жестоким законом парламента возможности трудиться и хлеба насущного». 14-го Вашингтон и его «напарник» майор Чарлз Бродуотер были избраны депутатами. Они выставили избирателям бурдюк вина, а вечером отправились на бал, где подавали кофе и шоколад, но никакого чая.
В воскресенье 17 июля в Маунт-Вернон приехал Джордж Мэйсон и остался ночевать. Они с Вашингтоном подредактировали текст двадцати четырех резолюций, которые Мэйсон привез с собой. На следующий день резолюции представили на заседании комитета графства Фэрфакс под председательством Вашингтона и приняли с незначительными поправками — в обстановке «спешки и суматохи». В резолюциях говорилось, что народ должен исполнять лишь те законы, что утверждены его же представителями, иначе «правительство выродится в абсолютную и деспотичную монархию или тираническую аристократию». Никакого налогообложения без представительства («Я считаю, что парламент Великобритании имеет не больше прав запускать руку в мой карман без моего согласия, чем я — прибирать к рукам Ваши деньги», — писал Вашингтон Брайану Фэрфаксу 20 июля). Созвать всеамериканский Конгресс для совместной обороны. Приостановить ввоз рабов в Виргинию (в колонии тогда был их переизбыток), чтобы «раз и навсегда положить конец сей безнравственной, жестокой и противоестественной торговле». Вашингтон был назначен главой комитета из двадцати пяти членов для разработки дальнейшей политической линии.
Резолюции были опубликованы в «Бостон газетт», и имя Вашингтона впервые после Франко-индейской войны вновь прогремело на все колонии.
Первого августа в Уильямсберге собрался Виргинский конвент — более сотни делегатов. Новый договор об ассоциации был принят единогласно: с 1 ноября не ввозить из Великобритании и других мест никаких товаров, за исключением лекарств; прекратить ввоз рабов и чая; ничего не покупать у Ост-Индской компании, если она будет настаивать на уплате за чай, утопленный в Бостоне. Великобритания должна прислушаться к их требованиям: прекратить экспорт табака начиная с августа 1775 года и улучшать местную породу овец, чтобы развивать в Америке производство тканей. Конвент также осудил поведение генерала Гейджа в Бостоне.
Отставной полковник Вашингтон снова был «на коне». Прежде избегавший публичных выступлений, здесь он произнес своим глуховатым голосом зажигательную речь, пообещав на собственные средства собрать тысячу ополченцев и повести их на Бостон. 5 августа его выбрали одним из семи делегатов от Виргинии на всеобщий конгресс, созываемый в Филадельфии: он получил на девять голосов больше, чем красноречивейший оратор Патрик Генри, и уступил всего несколько голосов председателю Пейтону Рэндольфу.
Утром 7 августа перед отъездом из Уильямсберга Вашингтон приобрел экземпляр «Общего обзора прав Британской Америки» Томаса Джефферсона, где были слова: «Пусть льстит тот, кто боится; это искусство не отличает американца. Восхвалять то, что недостойно, может быть, хорошо в корыстных целях, но не подобает тем, кто утверждает права человеческой природы. Они знают и поэтому скажут, что короли — слуги, а не хозяева народа. Ваше Величество, откройте свое сердце либеральным и широким мыслям. Пусть имя Георга III не запятнает страницу истории». Заканчивался же памфлет так: «Бог, давший нам жизнь, одновременно даровал нам свободу; сила может их уничтожить, но не разъединить. Таково, Ваше Величество, наше последнее и окончательное решение. Соблаговолите действенно вмешаться со всей серьезностью, чтобы исправить великие несправедливости и успокоить умы своих подданных в Британской Америке относительно всяких опасений насчет будущих вторжений; установите братскую любовь и гармонию во всей империи, которые продлятся до скончания века, — вот о чем горячо молится вся Британская Америка».
Вашингтон чувствовал, что в книге его жизни начинается новая глава, и сам подвел черту под прошлым, приняв участие в распродаже с аукциона имущества из Бельвуара. Он купил больше половины всей мебели Фэрфаксов, включая оконные занавеси, подсвечники и бюст Шекспира.
Тридцать первого августа, после раннего обеда, Вашингтон в сопровождении верного слуги Билли Ли и двух других делегатов, ночевавших в его гостеприимном доме, — Патрика Генри и Эдмунда Пендлтона — выехал из Маунт-Вернона в Филадельфию, на Первый Континентальный конгресс. Утро было душным и безветренным: в тот год выдалось жаркое, засушливое лето. Марта вышла их проводить. «Она казалась готовой на любые жертвы и старалась ободрить нас, хотя я знаю, что ей было тревожно, — вспоминал позже Пендлтон. — Она говорила так, как спартанская мать со своим сыном, идущим на битву. „Надеюсь, вы будете тверды; знаю: Джордж будет“, — сказала она. Эта милая женщина хлопотала по дому с утра до ночи, но уделяла время и для разговоров с нами, позволяя нам развлечься. Когда мы уезжали тем утром, она стояла в дверях и напутствовала нас: „Храни вас Бог, господа“».
В Филадельфию прискакали 4 сентября. На следующее утро пришли подкрепиться в «Сити-Таверн» («Городскую таверну»), где уже гомонили другие делегаты. Было решено проводить собрания Конгресса в Карпентерс-холле («Доме плотников»). Председателем избрали Пейтона Рэндольфа. Таким образом, у Вашингтона появился мощный союзник: у них с Рэндольфом были общие дела, тот несколько лет тому назад взял у него взаймы 250 фунтов и входил в число четырех наблюдателей от Генерального совета, перед которыми Вашингтон отчитывался в своем управлении имением Кастисов.
Конгресс оказался собранием говорунов, способных разглагольствовать на любую тему и считавших своим долгом высказаться по каждому затрагиваемому вопросу. Каждый стремился превзойти другого в красноречии и демонстрации государственного мышления. Немногословного Вашингтона, привыкшего держаться в тени, быстро задвинули на второй план: он не был избран ни в комиссию по правам колоний, ни в комиссию по торговым отношениям с Великобританией. Но у него был свой талант: он умел слушать, наблюдать и подмечать. А чтобы привлечь к себе внимание, надо отличаться от других.
