Двадцать пятого мая два линейных полка из Коннектикута взбунтовались и отказались повиноваться приказам Вашингтона. В сумерках они вышли из своих хижин, потрясая оружием, и заявили, что либо разойдутся по домам, либо вытрясут продовольствие из местных фермеров, даже если придется колоть их штыками. Жалованье им не платили уже пять месяцев, и никаких радужных перспектив не вырисовывалось. Офицерам удалось их успокоить, хотя они сочувствовали солдатам. Вашингтон не стал их наказывать и обрушил весь гнев на непатриотичных граждан, доведших своих защитников до такого состояния.
Генерала, потратившего несколько лет, чтобы превратить толпу ополченцев в подобие регулярной армии, особенно раздражал непрофессионализм гражданской администрации. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Америке нужны профессиональные солдаты, а не служащие по кратким контрактам, опытные конгрессмены, а не случайные люди, твердая валюта, а не «бумажки». Деньги — нерв войны; у кого кошелек туже набит, тот и войну выиграет. Финансы Америки расшатаны — значит, надо собирать налоги и прибегать к займам. «Хотя [британское] правительство погрязло в долгах и, конечно, бедно, народ богат, и богачи предоставляют средства, которые не скоро будут исчерпаны, — писал он Джозефу Риду 28 мая. — Кстати, их система государственного кредита гораздо эффективнее, чем в любой другой стране». Пусть Британия — враг, но и у врагов есть чему поучиться и что взять на вооружение. Пусть наша демократия — величайшее завоевание, но у всего должны быть четкие рамки и смысл! «Я вижу, как одна голова постепенно превращается в тринадцать, — писал он три дня спустя делегату Конгресса от Виргинии Джозефу Джонсу, — и вместо того, чтобы взирать на Конгресс как на высшую контролирующую власть в Соединенных Штатах, они считают себя зависящими от своих собственных штатов».
Двадцать девятого мая части Континентальной армии под командованием Абрахама Бафорда потерпели сокрушительное поражение от отряда лоялистов во главе с Банастром Тарлтоном при Воксхо близ Ланкастера в Южной Каролине. Американцы не выдержали кавалерийской атаки, побросали оружие и подняли руки, но англичанам было приказано пленных не брать: из четырехсот солдат 113 закололи насмерть, а 150 до полусмерти, с собой увели только 53 человека. Полковника Тарлтона после этой бойни прозвали Мясником.
Генерал Вашингтон сильно изменился за эту зиму. Он замкнулся в себе, словно боясь нечаянно вырвавшимся словом выдать свои потаенные — невеселые — мысли и тем самым деморализовать окружающих. Марта, остававшаяся в Морристауне до июня, писала своему зятю Бассету: «Бедный генерал так несчастен, что это доставляет мне невероятные страдания». Разумеется, несчастен он был не оттого, что ему приходилось вместо вина пить грог на основе новоанглийского рома из деревянной чашки, а от не покидавших его опасений и черных мыслей. Но никакой паники он не испытывал, наоборот, его душа закалилась и окрепла. «Я так привык к трудностям за эту войну, что научился относиться к ним спокойнее, чем прежде», — писал он барону фон Штойбену. И его армия, душой которой он был, тоже стала иной. «Когда армия, обращенная почти в ничто (из-за истечения краткосрочных контрактов), остается порой по пять-шесть дней подряд без хлеба, а потом столько же без мяса и раз, и два, и три без того и другого, и та же самая армия не имеет достаточно одежды, чтобы прикрыть наготу, а у четверти ее нет и намека на одеяла, и это суровой зимой, но при таких обстоятельствах люди держатся вместе — это выходит за рамки понимания, и всё же это правда», — писал он брату Джеку 7 июля с удивлением и гордостью.
СУДЬЯ
Жан Батист де Рошамбо был опытным военачальником: отправляясь за океан, он, помимо пяти тысяч пехотинцев, взял с собой кавалерийский отряд, запас пшеничной муки (он не доверял американской кукурузе, которая, как говорили, вызывает расстройство кишечника), большой груз огнеупорных кирпичей для сооружения хлебных печей, всякого рода инструменты и переносную типографию. Помимо бочек с солониной и сухарями, вином и водкой, он погрузил на корабли восемь тысяч аршин синего и белого сукна для пошива обмундирования, десять тысяч сорочек и столько же пар башмаков. Командующий озаботился также «сувенирами» для индейцев — для них везли ситец, серебряные браслеты, серьги, охотничьи ружья… И тем не менее всего предусмотреть было нельзя: плавание заняло 72 дня, солдаты страдали от морской болезни и, добравшись до Ньюпорта, Род-Айленд, многие из них были не готовы к боевым действиям. Одновременно в нью-йоркскую бухту зашло такое же количество британских кораблей, и Вашингтон отправил Лафайета провести переговоры с французами: мысль о Нью-Йорке не давала ему покоя.
Здесь он совершил промах: если даже Гейтс в свое время был оскорблен тем, что к нему присылают с указаниями адъютанта (Гамильтона), то Рошамбо отнюдь не обрадовался, увидев Лафайета, пусть даже тот и носил титул маркиза и был вхож к королю. Во французской армии Лафайет был лишь капитаном, а своими связями при дворе пытался воспользоваться, чтобы самому получить задание, доверенное генерал-лейтенанту Рошамбо. Теперь же он рассыпался в комплиментах перед закаленным в боях ветераном, который сухо его оборвал.
То, что он увидел в Америке, стало для него неприятным сюрпризом. «Пришлите нам войска, корабли и денег, — написал он во Францию, — но не полагайтесь на этих людей и их средства; у них нет ни денег, ни доверия; их средства к обороне недолговечны и используются лишь тогда, когда на них нападают». Планы Вашингтона относительно атаки на Нью-Йорк показались ему полной нелепостью; Лафайет слеп или глуп, раз поддерживает американского генерала в его заблуждениях. Кстати, о таких вещах следует говорить напрямую, без посредников, как бы Вашингтон ни уверял в письме, что полностью доверяет своему французскому другу. Но Вашингтон не мог сейчас покинуть армию (опасаясь, что она разбежится): «Я уважаю желание графа лично встретиться со мной, и поверьте, дорогой маркиз, что и я ничего не желаю так страстно, как увидеться с ним. Но Вы также должны понимать, что мое присутствие здесь необходимо для военных приготовлений да и вообще для поддержания дел», — писал он Лафайету 22 июля 1780 года.
Главные военные приготовления тогда разворачивались на юге. Командующим Южной армией Конгресс назначил Горацио Гейтса, героя Саратоги. Вашингтон смолчал, хотя сам рекомендовал на этот пост барона Жана де Кальба. В это же время другого героя Саратоги, Бенедикта Арнольда, судил военный трибунал, признал виновным в нескольких мелких злоупотреблениях и велел Вашингтону назначить ему наказание. Арнольд явился в Стони-Пойнт и спросил, нет ли для него какого-нибудь дела. Главнокомандующий, уважавший Арнольда за храбрость и считавший его превосходным тактиком, предложил ему почетную должность командира легкой кавалерии. Арнольд неожиданно смутился и покраснел. «Выражение его лица изменилось и утратило живость, — вспоминал Вашингтон, — и вместо того, чтобы поблагодарить меня или выразить радость по поводу назначения, он и рта не раскрыл». Он подчеркнуто припадал на свою больную ногу и, разговорившись с адъютантом главнокомандующего Тенчем Тилгманом, сказал, что уже не может подолгу ездить верхом; ему бы какую-нибудь «сидячую» должность в Вест-Пойнте. «Мне показалось несколько странным, что такой деятельный и предприимчивый человек, как Арнольд, стремится к столь пассивной роли, однако тогда я об этом не задумывался». 3 августа, идя навстречу пожеланиям Арнольда, Вашингтон назначил его командиром гарнизона в Вест-Пойнте.
