В «золотой век» «короля-солнце» Людовика XIV «Париж был одним большим постоялым двором», вспоминал один иностранный путешественник: «Кухни дымят во всякий час; повсюду кабаки и кабатчики, трактиры и трактирщики… Роскошь здесь в таком изобилии, что тому, кто пожелал бы обогатить триста пустынных городов, достаточно было бы разгромить Париж Здесь процветает бесчисленное множество лавок, где продаются совершенно ненужные вещи, судите ж о числе тех, где покупают что-то нужное… Народ благочестиво посещает церкви, в то время как аристократы и дворяне ходят туда развлечься, поговорить и завести интрижку. Он прилежно работает каждый день, но любит выпить в праздник, хотя небольшая мера вина в Париже стоит больше, чем целый бочонок в деревне. В мире не сыщется более искусного народа, который бы меньше зарабатывал, поскольку он тратит всё на чревоугодие и одежду, и между тем он всегда весел. Однако быть бедным в Париже, постоянно находиться среди всех этих наслаждений, не имея возможности изведать ни одного из них, — страшнее этого ада нет во всём свете».
В начале XVIII века нынешняя улица Шоссе д’Антен называлась «дорогой Большой Пинты»: она извивалась у подножия холмов между полями, болотами и садами от Монмартра до злачного квартала Птит-Полонь (Малая Польша), а вдоль нее стояли кабаре, где подавали молодое вино. Туда приходили не только поесть и выпить, но и потанцевать. Войдя, посетители пересекали огромную кухню, где в исполинском очаге жарились на вертеле окорока и бараньи туши, и попадали в большой зал с расставленными вдоль стен столами, на которых плотными рядами стояли бутылки, кувшины с вином и тарелки со снедью. Середину занимали танцоры, отплясывавшие контрданс и котильон под визг скрипок, вопли дудок и кларнетов.
Таверны и кабаки множились и процветали по всей Европе, и студенты всех без исключения университетов усердно их посещали, к великому неудовольствию своих родителей, чьи денежки утекали, словно вода в песок. Помешать этому было невозможно, хотя попытаться стоило. Например, отец Гёте заставил его перевестись в 1770 году из Лейпцига, где тот изучал право, в Страсбург, полагая, что юноша слишком уж много времени проводит в знаменитом лейпцигском погребке Ауэрбаха.
Надо сказать, что, получая ученые степени и переходя из разряда учащихся в разряд преподавателей, далеко не все бывшие студенты ставили крест на «грехах молодости», а потому подавали дурной пример собственным ученикам. В XVI веке власти Краковского университета в особом распоряжении обличили «отвратительный порок пьянства» некоторых профессоров, которые по ночам шатались по городу, шумели и нарушали покой горожан, и постановили: преподаватель, ведущий себя подобным образом, лишится жалованья и не будет допущен к чтению лекций; если же он не исправится, то будет исключен из университета, а то и отлучен от Церкви.
В Лейдене студенты братались с преподавателями в кабачках «Кедровая шишка» и «Сражающийся лев», и эти попойки нередко заканчивались потасовкой.
«Я никогда не видел в Монпелье пьяных, за исключением немцев», — особо отмечает в своих записках Феликс Платтер. А его брат Томас добавляет, что и в Испании не увидишь пьяного на улице, поскольку это позор.
Прекрасный пол
Свобода нравов. — Жрицы любви. — Серенады. — Любовные приключения
Хорошенькие служанки из таверн, также являвшиеся приманкой для студентов, не отказывали посетителям в услугах интимного свойства. В эпоху Возрождения нравы отличались простотой; например, во Франции в XVI веке партнер по танцам должен был поцеловать партнершу в губы. Актрисы из бродячих трупп, выступавших на площадях, собирая деньги со зрителей, раздавали записочки с указанием места и времени свидания. Школяров манили к себе и публичные бани, снискавшие к временам позднего Средневековья дурную славу, и скрывавшиеся под их сенью запретные плоды. Пусть формально студенты считались клириками и даже носили тонзуру и сутану, обетов они еще не давали, а потому считали себя свободными от моральных оков.
Одно из постановлений парижского парламента, относящееся к середине XVI века, с прискорбием констатировало, что студенты бродят по городу неприлично одетые, со шпагами и кинжалами, надвинув шляпы на глаза, чтобы нельзя было разглядеть лица. С наступлением темноты они без зазрения совести грабят прохожих, а затем отправляются пропивать добытые таким образом деньги в кабаки и «веселые дома». Общаясь с беспутными женщинами, они получают дурные болезни. В самом деле, в середине прошлого тысячелетия сифилис производил опустошения в рядах учащихся. В Бреславльской хронике за 1502 год сообщается о «французском насморке» (гонорее), которым заразилось 250 человек.
Томас Платтер, побывавший в 1595–1597 годах на юге Франции и в Испании, досконально изучил местные обычаи и сообщал довольно любопытные сведения. Например, он пишет, что в Авиньоне много публичных женщин: они пользуются покровительством папы и платят ему пошлину. Жрицы любви живут на двух довольно длинных улицах и занимают на них все дома. Некоторые одеты очень богато; они показываются на люди, приглашают прохожих зайти и даже останавливают их на улице. Говорят, что их начальница, которую в насмешку называют аббатисой, обязана отдаваться бесплатно любому студенту, который об этом попросит.
В Барселоне отдельная узкая улочка была отведена для публичных женщин; днем вход на нее был открыт, а на ночь перекрывался цепью. Спальни (около сорока) находились на первом этаже, соприкасаясь, точно кельи в монастыре. Все женщины проживали на ближнем постоялом дворе. Днем они сидели в красивых креслах на пороге, в богатых нарядах, играли на лютнях и пели или свободно ходили по улицам, точно порядочные. Полиция приставила своего человека присматривать за ними. На улицу запрещено было входить с холодным или огнестрельным оружием. Там жил особый хирург, который осматривал женщин и прогонял заразных. Они платили налог королю и не считали свое ремесло зазорным. «Собственный» капеллан служил у них мессу, исповедовал и т. д.
Раннее знакомство с доступными женщинами убивало в зародыше всякое уважение к прекрасному полу. В Авиньоне во время карнавала школяры и семинаристы, завидев девушку легкого поведения, хватали ее — кто за руку, кто за ногу, — и резко дергали, так что она падала навзничь на мостовую, а затем устремлялись к новой жертве. Правда, девицы могли избежать этого издевательства, уплатив экю. Бывало, что жестокосердым школярам удавалось заработать таким образом до сотни экю, которые поступали в общую кассу.
Высокая романтика трубадуров приобретала гротескные формы. Население университетских городов не могло спать по ночам из-за чрезмерного увлечения студентов музыкой. Согласно уставу университета города Лерида, утвержденному в сентябре 1300 года королем Арагона Хайме II Справедливым, у школяров, которые шлялись по ночам, могли отобрать их инструменты, «ибо они нарушают тишину и покой».
Феликс Платтер вспоминал, как один приятель, живший по соседству, позвал его на ночной «концерт». «16 апреля [1554 года] молодой дворянин Гишар де Сандр попросил меня устроить серенаду одной девице. Мы явились на место в полночь. Сначала ударили в барабаны, чтобы разбудить всех обывателей на этой улице. После вступили трубы, за ними гобои. Им на смену пришли флейты, за которыми следовали виолы и, наконец, три лютни. Серенада длилась добрых полтора часа. Затем нас отвели в кондитерскую и отлично угостили: остаток ночи мы пили мускат и гипокрас».
