Такие серенады обычно исполняли накануне студенческих пирушек, устраиваемых руководством университета Монпелье на дни святого Луки и святого Николая.
Бакалавры из Саламанки были непревзойденными мастерами серенад под аккомпанемент гитары, которыми они заслуживали благосклонность слабого пола. Такие серенады описаны в «Подставной тетке» Мигеля Сервантеса:
«Тем временем наступила ночь, и вот в подобающий для такого рода торжественных выступлений час собрались девять ламанчских головорезов, четыре певца с гитарами, морская труба, арфа, бандура, двенадцать бубенцов, саморская волынка, тридцать щитов и столько же панцирей; всё это было роздано целой ватаге однокашников или, вернее, собутыльников наших студентов. Это пышное шествие направилось к околотку и к дому любезной сеньоры; свернули в улицу, и безжалостные бубенцы загремели так оглушительно, что, хотя ночь давно переступила порог безмолвия и все соседи кругом спали также сладко, как шелковичные черви, им пришлось всё-таки отогнать в сторону сон. Во всей округе не оказалось ни одного человека, который бы не проснулся и не подбежал к окну. Вслед за тем волынка заиграла „гамбетас“ и закончила „эстурдьоном“
[50] только под самыми окнами дамы. […]
На улице появилась большая толпа народа. Певцы и вся братия решили, что это городская полиция; а поэтому построились в круг и поместили в середину отряда музыкальный обоз; при приближении полиции они начали греметь щитами и звенеть панцирями; услышав эти звуки, полиция не пожелала танцевать танец со шпагами, исполняемый садовниками на празднике „тела Господня“ в Севилье, и прошла дальше, потому что альгуасилы, нижние чины и сыщики не почуяли себе большой наживы от здешней ярмарки. Наши храбрецы возликовали и хотели было продолжать начатую серенаду; но один из главных устроителей потехи заявил, что музыки не будет до тех пор, пока сеньора донья Эсперанса не покажется у окна. Но как они настойчиво ее ни вызывали, на крики не вышла даже дуэнья. Все были рассержены и пристыжены и собирались забросать дом камнями, разбить решетчатые ставни, устроить страшный кавардак и кошачий концерт, то есть поступить так, как свойственно поступать юнцам в подобных случаях. Тем не менее, несмотря на свою досаду, они решили еще раз „пропустить по маленькой музыке“ и сыграли несколько вильянсиков
[51]; затем снова зазвучала волынка, оглушительно-резко зазвенели бубенцы, и на этом серенада окончилась»
[52].
Студенческая пора приходилась на весну жизни. Стоит ли удивляться, что молодая кровь бурлила и скучные книги часто оказывались забыты ради чьих-то прекрасных глаз? Жильбер Каталан, которого отец вызвал из Базеля домой в Монпелье, послушно отправился в путь, но по дороге, в Женеве, увидал девушку редкой красоты и влюбился. Он упросил отца оставить его в Базеле, чтобы не прерывать учебы, а на самом деле надеялся письмами и подарками склонить девицу к замужеству. Конечно, ни о какой учебе не было и речи: «Ромео» чаще посещал игорные дома, чем занятия, и проводил время в шалостях и любовных похождениях.
Напомним, что студенты той поры были «тинейджерами», но отношения между полами не составляли для них никакой тайны, тем более что брачный возраст тогда наступал гораздо раньше восемнадцати лет. Знаменитый юрист Жак Кюжас умер, оставив сиротой свою тринадцатилетнюю дочь Сюзанну. Спустя два года она обвенчалась с председателем тулузского парламента де Ту, но ее благочестивый и немолодой супруг с прискорбием узнал, что его юная жена уже не девица, и умер от горя. Молодая вдовушка вновь вышла замуж, однако не угомонилась и принимала в своей спальне школяров, которые сбегали с занятий к дочке своего бывшего профессора: это называлось «комментировать произведения Кюжаса». Раздосадованный профессор права Эдмон Мениль, которому приходилось читать лекции в полупустой аудитории, написал эпиграмму на Сюзанну:
Viderat immensos Cujati nata labors
Aeternum patri promeruisse decus;
Ingenio haud poterat tam magnum aequare parentem
Filia; quod potuit corpora jecit opus
[53].
Выражение «комментировать произведения Кюжаса» прижилось и впоследствии стало обозначать вольности школяров с дочерью наставника; имя Кюжаса часто заменяли другим, принадлежавшим, как правило, преподавателю права или грамматики.
Какие только приключения не выпадали на долю любвеобильных школяров! История, которую приводит в своих записках Феликс Платтер, могла бы послужить основой для лихо закрученного сюжета сериала. Судите сами:
«Батт Халер, мой однокашник, был единственным сыном, и поэтому ему всё сходило с рук. Это был красивый мальчик с нежным голоском, пил он только сладкое вино. Став студентом, он только и делал, что играл на лютне, гонялся за красотками, участвовал во всех играх и маскарадах. В конце концов он пообещал жениться на молодой швее и в самом деле женился на ней и прижил двух детей, которые выросли хорошими людьми, потому что практически не видали своего отца и воспитывались в доме своего деда. Он же продолжал жить по-прежнему и влюбился в молодую девицу. В ее доме танцевали по ночам на каталонских коврах, чтобы не будить соседей. Девица забеременела, и ее посадили в тюрьму вместе с матерью, которую подозревали в сводничестве. Ребенка окрестили; мать изгнали из города, и она укрылась в Шлингене, где выходила замуж три раза. А ее обольститель бежал в Лотарингию, влюбился там в монахиню и похитил ее. За ними погнались, девицу отбили, а его потом тоже схватили, заковали в железа и посадили в телегу. Переезжая через речку, телега развалилась, пленник свалился в воду и утонул».
Вспоминая годы московского ученичества, Михаил Ломоносов признавался: «Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели». Молодому здоровому помору было 23 года; при всей тяге к образованию он не мог устоять перед соблазнами, о чем и поведал в написанном тогда же стихотворении:
Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши, сели,
В радости запели.
Егда стали ясти,
Попали в напасти,
Увязли бо ноги.
Ах! — плачут убоги, —
Меду полизали,
А сами пропали.
Эти стихи были впервые опубликованы в 1855 году с пояснением: «Сочинение г. Ломоносова в Московской академии за учиненный им школьный проступок». В чем состоял этот проступок, осталось неизвестным, хотя кое-какие предположения строить можно; но видно, что виновник раскаялся. Учитель Ломоносова Ф. Кветницкий отдал должное его способностям, поставив на листке пометку «Pulchre» («Прекрасно»).
