В устоявшийся десятилетиями облик города грубо и тревожно ворвались приметы войны. Со стен домов кричали огромные надписи: «Король и страна нуждаются в тебе!», «Англии нужен миллион волонтеров!» Воинственные плакаты были прилеплены даже к автомобилям. Некоторые из них Гласили: «Лорду Китченеру требуются такие парни, как ты!»
Китченер… Это зловещее имя означало усмирение Ближнего Востока и Судана, истребление буров и концентрационные лагеря в Южной Африке.
В магазинах с товаров немецкого происхождения были сорваны ярлычки: «Made in Germany»
[12] и заменены ярлычками «Made in England»
[13]. В ресторане Риду как-то подали бутылку отличного рейнского вина с ханжески закрашенной этикеткой.
В Сити Рида разозлил глупый инцидент. На каком-то углу к нему подскочила очень хорошо одетая девица с возбужденным лицом. Не говоря ни слова, она воткнула ему в петлицу пальто белое куриное перышко и ринулась в сторону, испуская воинственные вопли. Оторопев, Рид вначале не сообразил, что значит вся эта нелепая история, но потом понял и со злостью выдернув перышко, бросил его на землю. Белыми перьями экзальтированные девицы украшали пиджаки мужчин призывного возраста…
Позже Рид не раз встречал таких рьяных патриоток и подметил, что они всегда были хорошо одеты.
Вечером Джек сидел с Бойдом в дешевой меблированной комнате и с горечью делился своими лондонскими впечатлениями:
— Китченер… Кровавый Китченер, вот кто правит старой веселой Англией! Пожалуй, трудно найти столь полное воплощение империалистической политики. Холодный, энергичный, беспощадный… Он был бы идеалом даже в Пруссии. Страшно смотреть, как он превращает Англию в военную машину наподобие кайзеровской.
Бойд во всем был согласен с Ридом, хотя каждое слово причиняло ему почти физическую боль.
В комнате стало совсем темно. Джек чиркнул спичкой о подошву ботинка и зажег газовый рожок. Потом продолжил разговор.
— Сегодня я видел рекрутов — тупой, вколоченный молотком патриотизм.
Бойд слушал молча. Всего два месяца назад он с энтузиазмом убеждал Рида в неизбежности близкой революции. Сейчас Эд был растерян, подавлен, разочарован. Даже внешне он осунулся и как-то сник.
Риду было жалко теребить Бойда, но он все же спросил:
— А что делают английские социалисты? Какова их позиция?
Бойд криво улыбнулся:
— Кричат на всех углах: «Свернем Гансу шею!»
Никогда раньше Рид так остро не принимал к сердцу, не видел столь обнаженно ложь, лицемерие, ханжество английской аристократии и буржуазии.
Рид написал резкую, злую статью для «Метрополитен», в которой не поскупился на нелестные выражения в адрес Британии. «Мне кажется, — писал он, — что Германия виновата не больше, чем Англия… Это не крестовый поход против империализма, а драка за прибыли. Это не наша война».
К этому времени у Рида уже назрел конфликт с редакцией «Метрополитен». С каждым днем обнаруживались все новые и новые противоречия. Вначале это были просто незначительные трения, кажущиеся недоразумениями. До поры до времени редакция ограничивалась тем, что проглаживала статьи Рида горячим утюгом. До поры до времени и сам Рид не возражал против этого.
Для Рида война становилась все более отвратительной и глупой, и он чувствовал, что не в состоянии сочинять убогие очерки о ней.
«Метрополитен» так и не опубликовал английского очерка Рида. Иначе и быть не могло. Издателем журнала был англичанин, и «Метрополитен» все более ощутимо склонялся к идее вмешательства Соединенных Штатов в войну на стороне Антанты.
Карл Хови нашел статью посредственной. По его мнению, «Рид проявил мальчишество в худшем смысле этого слова».
Телеграмму Хови с сообщением, что две его последние статьи редакция использовать не может, Рид получил уже во Франции.
В ответном письме к Хови Рид писал: «Я был немного удивлен вашей критикой. Я представлял себе, что статья может вам не понравиться, но никак не думал, что вы сочтете ее устаревшей и малозначительной… Все считают, что «Белая книга» сэра Эдварда Грея — истинная правда, которая демонстрирует стремление Англии сохранить мир в Европе. Но составители немецких, австрийских, русских сборников документов и дипломатической корреспонденции с таким же основанием претендуют на то, чтобы их страны считались хранительницами мира. Вы постоянно доказывали в ваших заявлениях и в беседах с миссис Мэбел Додж, что я явно не способен схватить главное в создавшемся положении и дать четкий анализ, как я это сделал в Мексике. Ну что ж, вы хотели анализа, я тоже, но я не могу по-другому относиться к этой мрачной и непопулярной войне. Когда мы с вами беседовали перед моим отъездом, вы мне сказали, что нет необходимости ездить на линию фронта, достаточно понять, как относится к войне народ. Но сейчас мне кажется, что вам нужны именно батальные сцены. Прекрасно, вы их получите, если я буду уверен, что смогу хорошо о них написать».
В ответ пришло теплое, дружеское письмо с советами, пожеланиями, добрыми словами. Хови искренне желал Риду добра. Возможно, он объяснял нетерпимое отношение Рида к войне своеобразным идеализмом, столь часто встречающимся в молодости. Если Хови действительно так думал, то глубоко ошибался. Рид не питал относительно войны никаких романтических иллюзий, которые могли бы разбиться от столкновения с действительностью, оставив после себя опустошенную душу и ожесточившееся сердце. Нет, он с самого начала знал: это война торговцев смертью — и ненавидел ее.
Рид, конечно, еще многого не понимал — в частности, он не мог предвидеть, как окончится разразившаяся катастрофа, — но верил, что торговцам смерти та пучина страданий и горя, в которую они ввергли миллионы людей, не пройдет даром.
Когда Рид вернулся в Париж, к нему приехала Мэбел Додж. Это была ее последняя попытка спасти Джека от того беспощадного и опасного мира реальности, от которого сама она пряталась столько лет. Все эти месяцы она по просьбе Рида вычитывала гранки его статей для «Метрополитен» и понимала, что на душе у любимого человека неладно.
Это была ненужная встреча, если не считать того, что она подвела окончательный итог их неизбежно угасавшей связи, тянувшейся уже только по инерции. Эта связь прекратилась сама собой вовсе не потому, что зиждилась на неглубоком чувстве. Нет, в свое время Рид искренне и по-настоящему любил Мэбел, хотя в его любви всегда было больше преклонения, чем подлинной страсти.
Правда, с Джеком порой случались романтические приключения. Он был молод, хорош собой, весел, остроумен, знаменит. Перед ним раскрывалась ослепительная карьера. Все это не могло не привлекать к нему женщин, хотя ухаживать за ними он и не умел. Порой он неожиданно и пылко увлекался кем-либо, но через несколько недель головокружение проходило легко и безболезненно, и он сам смеялся над ним. Во всяком случае, эти увлечения ничуть не отражались на чувстве к Мэбел. Она знала это и не боялась их.
