... На янычарском подворье в Стамбуле в феврале 1711 года были выставлены конские хвосты, что свидетельствовало о том, что правоверные скоро пойдут на войну. 11 марта 20-тысячный корпус янычар выступил из столицы, а 19 марта вслед за ним тронулся с основной армией великий визирь. С ней выехал Станислав Понятовский, дипломатический представитель короля, знаток гаремных тайн, а теперь «толкач», глаза и уши Карла XII при Мехмет-паше. Рубщик Хвороста, не успев отойти от стен столицы на приличное расстояние, устроил привал, вздыхал, извивался ужом и выдумывал для Понятовского тысячу предлогов, для того чтобы затянуть дальнейшее продвижение войска. Так эта армия черепашьим шагом тащилась на север, останавливаясь в каждом городе и покидая его, как только «толкач» Понятовкий снова наседал на великого визиря. Поляк, вероятно, не знал восточной мудрости, согласно которой кто понял жизнь, тот не торопится.
Но к концу июня турецкая армия появилась наконец в среднем течении Дуная, подошла ее артиллерия, отправленная морем, и Понятовский смог с гордостью доложить Карлу XII, что великий визирь будет рад его видеть у себя в качестве почетного гостя. Король, повинуясь первому порыву охвативших его радостных чувств, хотел было немедленно последовать этому приглашению, но Мюллерн с Фейфом охладили его пыл, приводя неопровержимые аргументы против такой поездки. Если султан не нашел нужным приехать к своему великому визирю, то с какой стати эту честь ему должен оказывать король Швеции? Следовать приглашению великого визиря, который еще и сам ни разу не почтил своим визитом Карла, было неразумно — создалось бы впечатление, что потентат Швеции теряет свое лицо, разменивается на мелочи и во всем этом деле выполняет сугубо подчиненную роль. Поразмыслив, король решил, что перспектива сидеть со старой канальей Мехмет-пашой в палатке и расточать любезности его совсем не радует. Да и зачем он поедет в армию, командовать которой все равно не сможет?
Итак, поездка, которая могла бы оказаться для короля чрезвычайно продуктивной, не состоялась по престижным соображениям. Ведь окажись он на месте событий, Прутский эпизод для Петра и его армии мог бы закончиться довольно плачевно, а звезда военного счастья снова бы воссияла на небосводе Карла. Он, который так мало внимания обращал на так называемые внешние обстоятельства, помпезность, этикет и протокол, который так много работал над тем, чтобы приблизить долгожданный момент расчета с царем, уступил доводам своих канцелярских чиновников и фактически поставил крест на всех своих планах. Ф. Г. Бенгтссон считает эту ошибку самой крупной и непростительной в жизни Карла XII — может быть, говорит он, только смещение короля Августа с польского трона по своему значению и последствиям сопоставимо с ней. С. Понятовский, один из самых верных почитателей короля Карла, в 1719 году заявил, что «...если бы советники короля не отговорили его поехать к турецкой армии, то королевство Швеция, без всякого сомнения, обладало бы теперь всеми потерянными провинциями». По злой иронии судьбы, все происходило в каких-то 90 километрах от Бендер, в нескольких часах верховой езды.
Помимо крупных политических и военных последствий, к которым привел отказ Карла выехать к великому визирю на Дунай, имелись еще последствия сугубо психологические. О таких тонкостях, как психология, король, естественно, никогда не задумывался; к тому же в тот момент он не представлял себе, какие внешние события происходили на берегах Дуная и Прута, и уж тем более ему неведомо было то, что творилось в черепной коробке великого визиря. А в результате, как бы вежливо ни сформулировал король свой отказ приехать в штаб-квартиру османской армии, он глубоко задел чувствительного Мехмет-пашу. Понятовский, который вместе с крымским ханом присутствовал при чтении королевского письма, вспоминал, как Балтаджи, прочтя ответ Карла, кинул хану реплику о том, что заранее знал, что «...гордый неверный не окажет ему такой чести, как приезд в армию». Великий визирь с тех пор затаил на короля лютую злобу. Карл XII, не желая того, приобрел в его лице злого и мстительного противника. Не исключено, что вместе с Мехмет-пашой обиделся и Девлет-Гирей, потому что после этого он тоже резко переменил свое отношение к шведскому королю. Пускай Карл не почтил своим присутствием великого визиря, но ведь он не оказал чести и ему, великому и славному хану Крыма.
Подробности Прутского эпизода и сложного положения, в которое попал царь Петр со своей армией, не являются предметом нашего рассмотрения. Нас интересуют Карл XII и его поведение в этот драматичный для всех участвовавших в нем сторон момент. Отметим только, что Петр I в Молдавии в некотором смысле принял на себя неблагодарную роль своего оппонента: молдавский господарь сыграл с ним такую же шутку, как Мазепа с Карлом, а может быть, даже более злую; Девлет-Гирей в некотором роде исполнил жолкевский план царя и оставил русскую армию без провианта и воды; самонадеянность Петра и его военачальников при организации этого похода можно сравнить только с самонадеянностью короля — Полтава сыграла для Петра такую же роль, как Нарва для Карла. Когда Петр все это осознал, было уже поздно. По свидетельству датского посла Юэля, царь бегал по окруженному со всех сторон русскому лагерю и неистово бил себя кулаками в грудь.
Удача турок во многом объяснялась настойчивостью и грамотными советами Понятовского. Великий визирь ни за что бы не решился пойти на окружение русской армии, если бы не воля Девлет-Гирея и упорная вежливость поляка, неплохого знатока военного деда. Мехмет-пашу все время приходилось успокаивать, что окруженные русские солдаты уже ничего не смогут противопоставить татаро-турецкому войску, что у них пали все лошади, что они умирают от жажды и голода и что ни в коем случае нельзя ослаблять кольцо окружения, а, наоборот, следует сжимать его все плотнее.
Положение русской армии стало безвыходным. Нельзя даже было спасти царя, как это сделали со своим королем шведы у Переволочны. А между тем кто-то на близлежащих холмах якобы уже видел Карла XII гарцующим на коне. После военного совета 21 июля 1711 года в лагерь к туркам был послан вице-канцлер П. Шафиров с предложением о перемирии. Как сообщают шведские источники, когда вице-канцлер высказал эту мысль на военном совете, царь и генералы смотрели на него изумленными глазами: какой же турок, если он не сумасшедший, может пойти на такое нелепое предложение? Но это была именно та самая соломинка, за которую хватается тонущий, — ведь ничего другого в распоряжении русской армии не было.
П. Шафиров повез к великому визирю письмо, подписанное главнокомандующим Б. П. Шереметевым. Когда русский вице-канцлер появился в палатке у Мехмет-паши, в груди того возликовало от радости: Аллах не забыл его своим вниманием! Мир с русскими и победоносное, триумфальное, немедленное возвращение в Стамбул! К черту всех этих поляков Понятовских и татарских Девлет-Гиреев с их кровожадными наклонностями. Ему эта война совсем не нужна, ему нужен почетный и скорый мир. И такой мир русские предлагают сами. Балтаджи немедленно распорядился объявить перемирие и начать переговоры о мире
[213].
