— Что вы сделали? — спросил он.
— Тут суть не в том, что я сделал, а в том, что я сейчас сделаю, — сказал старик и выстрелил себе в голову
[59].
3 февраля. Йонда
Все вокруг меняется. Ночью просыпаюсь, разбуженный молитвою и ответствиями в часовенке по соседству, и снова засыпаю до семи утра. Яркое солнце, но еще свежо. В душевой нет тараканов. Изнуренный священник, высокий, бледный, с длинными изящными кистями рук: он преподает в негритянской семинарии — во всем районе, кроме учителей, всего один белый; рыжебородый священник с извечным огрызком сигары во рту, суровый и молчаливый монах в миру, который успел побывать в японском тюремном лагере, у него неприязненный вид, но в моей истории он начинает действовать лишь в самом конце, неожиданно выступая в защиту X., моего главного персонажа
[60]. Что же до изнуренного священника, то трудно и вообразить, что за жизнь он ведет, если ищет отдохновения в лепрозории.
Благоустраиваю свою комнату — поставил в ней вешалку, и она служит мне платяным шкафом. Еще немного — и вполне станет походить на жилье. Спускаюсь к реке Конго. Огромные деревья с корнями, напоминающими корабельные шпангоуты. С самолета, наверно, кажется, будто они выступают из зеленого ковра джунглей с темнеющими, точно у цветной капусты, верхушками. Их извивающиеся стволы наводят на мысль о рептилиях. Среди мелкого — кофейного цвета — рогатого скота белеют, пятнами снега, цапли. Огромная река Конго с ее бурным течением похожа на знаменитые нью — йоркские мосты в час пик. Со времен Конрада ничего не переменилось. «Порожний поток, величавое безмолвие, непроходимый лес». Отовсюду, насколько объемлет взгляд, островки травы плывут к морю, до которого им вовек не доплыть, — одни маленькие, словно дно от ведра, другие — крупные, с обеденный стол. Издалека, когда отплываешь от Африки, они напоминают утиные выводки
[61]. Два ржавых суденышка. Голубоватые кувшинки. Семейство в пироге: мать в ярко — желтом платье, девочка с младенцем на руках, — улыбаясь, он похож на раскрытый рояль.
Доктор — датчанин
[62] раскапывал могилы на старом кладбище и находил скелеты без пальцев — это было кладбище прокаженных четырнадцатого столетия. С помощью рентгена он изучал кости, особенно тщательно в носовой области, и сделал несколько открытий. Теперь он специалист по проказе и возит этот свой череп на международные конференции: этот череп прошел уже не одну douane
[63].
В конце сиесты ко мне заявился некий тип, похожий на крысу, фламандец, учитель протестантской школы. Он написал роман на английском языке и пришел посоветоваться о литературном агенте. Есть ли на свете края, даже в самых отдаленных уголках земли, где, едва появившись, писатель с известностью не встретил бы человека, жаждущего стать литератором? Интересно, встречают ли врачи пожилых людей, все еще лелеющих честолюбивую мечту стать врачами?
Обед со священниками; крохотная мишень для метания тоненьких стрел; пикировка изнуренного священника и бывшего заключенного, который уже немного пришел в себя. Вода, суп, омлет, ананасы.
Девиз здешнего племени: «Москиты не щадят тощих».
4 февраля. Йонда
Спал плохо. Никак не мог улечься на жестком матраце: слабый приступ ревматизма из‑за того, что вспотел, москиты гудят за пологом. Проснулся без двадцати семь, пасмурным утром. Написал письмо матери, с «Дневником» Жюльена Грина спустился к реке Конго и устроился на борту какого‑то ржавого суденышка — единственное место, где не было муравьев. Все изумляюсь бесконечной веренице островков из травы; двигаясь со скоростью четырех миль в час, плывут они из самого сердца Африки, и ни одни, даже самые крошечные, не перегоняют друг друга.
Когда X. здесь появился, пожалуй, у него были иллюзии, что он сможет работать в больнице. И вот ему говорят: «Возвращайтесь в Европу и пройдите шестимесячный курс психотерапии и массажа, тогда вы могли бы здесь пригодиться». Но он боится вернуться. Возникает подозрение — хотя особых опасений и не высказывают, — что, возможно, на родине его разыскивает полиция. По — французски говорит он довольно плохо, и поэтому неизбежно, что наибольшая близость возникает у него с единственным священником, который говорит по — английски
[64].
От чьего лица будет вестись этот рассказ? Во всяком случае, не от лица X., хотя я и могу представить себе несколько писем от женщин — обвинений, вызвавших те вспышки гнева, свидетелем которых делается священник. Не думаю, что история эта может быть рассказана и от лица священника — откуда мне так уж хорошо знать и его самого, и его повседневную деятельность. Я могу предположить наличие различных точек зрения, проблем — но не настолько глубоко знаю их, чтобы изложить в письмах и диалогах, уже «содержащихся» в самой этой истории. Остается авторское «я», но ему не следует вторгаться в мысли персонажей романа, которые должны быть обозначены только действиями и диалогом. Это вызывает атмосферу таинственности, чего я и хотел бы достигнуть. Название? Возможно, «Незавершенное досье». Если священник ведет досье на Х., то мы совершенно лишены возможности заглянуть в его мысли. И уж менее всего способен разобраться во всем этом сам X.
Посетил амбулаторию доктора Леша.
Замкнутый круг: заразная и незаразная формы проказы — это различные болезни, однако незаразные формы могут развиваться в заразные. В большинстве серьезных случаев начатое в нужный момент лечение протекает быстрее, чем у незаразных больных, но, если момент упущен, дело обстоит очень плохо.
Бактерии приходится культивировать — они не могут быть привиты животным. Социальная проблема: мужья менее склонны следовать в колонию за своими женами, чем жены за своими мужьями. Муж заводит новый семейный очаг в своей деревне; если же его жена в колонии находит мужчину, который оказывает ей внимание, тут откуда ни возьмись появляется муж, требуя восстановления справедливости и возврата «приданого». В протестантских миссиях идут на это, католические же отцы живо спроваживают таких мужей куда подальше. Люди предоставлены самим себе, здесь не место преследованиям по соображениям нравственности. Двое мужей покинули колонию после лечения, и обе женщины остались теперь при одном мужчине.
