Из палаты вышли двое полицейских, болтая и не замечая Алана.
— Иисусе, — сказал один. — Можешь поверить? Сам Джон Леннон.
Усталость Алана как рукой сняло.
— Прошу прощения, сэр, — влез он в разговор. — Как вы сказали?
— Никак. Я ничего не говорил.
Под пытливым взглядом Алана полицейские ушли искать более уединенное место. Что он слышал? Джим Леннон? Джон Лемон? Или все-таки Джон Леннон из «Битлз»?
Может, и Джек Леммон, но с чего тогда такой переполох?
Алан и думать забыл о переломе.
Джек Дуглас так и сидел в «Рекорд Плант». У него было полно дел, и он любил работать допоздна. Довольный, как слон, Дэвид Геффен, ушел домой. Денек получился что надо.
Вдруг в студию влетела запыхавшаяся девушка Джека. Едва переведя дух, она сказала, что слышала по радио.
Его друга, Джона Леннона, застрелили.
Когда дошли вести, что в Леннона стреляли, Кит Ричардз был в Нью-Йорке. Он не слишком испугался за друга — Джон, как и все «роллинги», не раз ходил на волосок от смерти. Наверняка он скоро объявится со свежими шрамами и душевной байкой.
В больнице доктор Ричард Маркс делал Джону Леннону прямой массаж сердца. Давление упало до нуля, и Маркс приказал переливать кровь.
Все тщетно.
У дверей операционной Вейс размышлял, уж не привиделось ли ему. Может, он слишком сильно ударился головой. Но чутье подсказывало, что надо срочно звонить в редакцию.
Недалеко от его каталки уборщик подметал полы. Подозвав его жестом, Вейс сунул ему визитку и двадцать долларов.
— Сделай одолжение, позвони по этому телефону и спроси Нила, — Нил Голдстайн работал в WABC редактором отдела новостей. — Скажи, что Алан Вейс лежит в больнице Рузвельта, по его сведениям стреляли в Джона Леннона. Поможешь?
— Конечно.
Алан откинулся на каталке. Свое дело он сделал.
— У меня была непроверенная информация, — скажет он потом. — Я ее передал дальше. На этом мои возможности закончились.
Прошло пять минут. Кровь стучала у Алана в висках. Вдруг над ухом раздался командный голос.
— Мистер Вейс?
Над ним склонился крупный мужчина в форме охранника.
— Вот ваши двадцать долларов, — сказал он. — Вот ваша визитка. Звонки запрещены.
Скандалить на тему свободы информации было бы неуместно. Алану стало стыдно: «Там жизнь человека висит на волоске, а я путаюсь под ногами».
Тишину разорвал женский крик. Вейс огляделся и увидел, как здоровенный коп вел через приемную азиатку в норковом манто до пят. В Нью-Йорке хватало женщин, похожих на Йоко Оно, и Алан не знал, сможет ли ее отличить. Но фрагменты мозаики складывались один к одному.
Глядя на ряды каталок, он разработал план. Опираясь на них, он допрыгает на одной ноге до таксофона в приемной, и собственноручно позвонит Нилу.
— Я добрался до двери, — вспоминает он. — Уже поворачивал ручку, когда меня крепко ухватили под локоть. Сзади подкрался очередной здоровенный охранник. В больницах набирают в охрану сплошь амбалов.
Путь к таксофону внезапно усложнился.
— Что вы делаете? — спросил охранник.
— Мне нужно позвонить.
— Нельзя.
— Простите?
— Нельзя звонить.
Алекс возмутился.
— Или вы сейчас меня отпустите, или пойдете под суд за физическое насилие.
Но охранник знал, что это пустая угроза. Он молча поволок скачущего на одной ноге пациента обратно на каталку. Вдруг Алан заметил одного из тех полицейских, что привезли его в больницу. Они переглянулись. Коп посмотрел на охранника.
— Отпустите этого человека.
Теперь уже полицейский потребовал объяснений.
— А вы что, не знаете? — спросил Вейс.
— Не знаю чего?
— В Джона Леннона стреляли.
— Кто вам это сказал?
— Собственно, никто. Я слышал разговор двух ваших коллег.
Полицейский захохотал.
— Алан, — принялся он убеждать, — мощно же вас приложило головой об асфальт. Если бы стреляли в Джона Леннона, уж я бы точно знал.
Они как раз подошли к посту медсестры.
— Офицер, пойдите мне навстречу, — взмолился Алан. — Мне нужно сделать один-единственный звонок.
Полицейский взял телефон и набрал номер WABC. В двух словах описав, как сам попал в аварию, Вейс поделился с Нилом Голдстайном своей теорией.
— Мне кажется, тут была Йоко Оно, — добавил он.
Редактор отдела новостей внимательно его выслушал.
— А знаешь, — ответил он, — мы перехватили по рации просьбу выслать скорую помощь на угол Семьдесят второй стрит и Централ-Парк-Уэст. Это там, где Дакота, и я отправил туда бригаду. В том доме живет столько известных людей…
— Вот он, последний кусочек мозаики, — вклинился Вейс. — Сомнений больше нет. Это Джон Леннон.
— Что, в него на самом деле стреляли?
— Да, в него на самом деле стреляли.
Повесив трубку, Алан, опираясь на полицейского, вернулся на каталку. Лежа, он слушал звуки лихорадочной суматохи за стенкой. Потом сел и, вытянувшись, заглянул в открытую дверь.
— Там лежал Джон Леннон, без одежды, ногами ко мне, — рассказывал он. — У него была вскрыта грудь. Я как будто смотрел внутрь его тела, только все было залито кровью, торчали всякие трубки и провода.
Алан подумал, что ему это чудится. Пока он был занят этими мыслями, каталку окружили охранники.
— Мистер Вейс, — сказал один из них, — мы должны перевезти вас в другое место.
— Не надо, мне и здесь хорошо.
— Ложитесь.
Интонация этого слова заставила Вейса подчиниться. Его быстро выкатили в коридор, подальше от умирающего «битла».
Доктор Стивен Линн был шапочно знаком с Леннонами. Их дети ходили в одну школу. Доктор с семьей иногда ходил в японский ресторан на Шестьдесят девятой стрит и Коламбус авеню, и видел там Шона с родителями. Сам Линн к Джону никогда не подходил. Но слышал о нем много хорошего, причем не связанного с «Битлз». Свои благотворительные жесты Джон с Йоко афишировали далеко не всегда, но люди с верхнего Уэст-Сайда все знали.
Когда Линна вызвали на работу оперировать человека с множественными пулевыми ранениями, он и представить не мог, что его ждет. Йоко сидела на полу, пока Линн и еще два врача спасали жизнь ее мужа.
— Крайне неудачные попадания, — сказал он газете «Нью-Йорк Тайме». — Все крупные сосуды, ведущие к сердцу, превратились в месиво, восстановить их было невозможно.
