Мария прервала это состязание в оскорблениях и попросила выслушать ее перед полным парламентом или же лично перед королевой. Затем она встала, «излучая уверенность», и простила всех присутствовавших за то, что они сделали. Суд был окончен. Мария переговорила с Уолсингемом лично, «и это, казалось, обеспокоило его», а потом обернулась к собравшимся, которые теперь встали: «Милорды и джентльмены, я вверяю свое дело Господу». Членам комиссии удалось не сказать «аминь», и Мария двинулась вон из комнаты. Чтобы скрыть необходимость передохнуть после нескольких шагов, она остановилась у стола юристов: «Джентльмены, вы выказали мало милосердия, представляя свое обвинение… тем более что я мало знакома с искусством уверток, да сохранит меня Господь от того, чтобы иметь с вами дело еще раз». Юристы сочли это королевской шуткой и улыбнулись. После того как Мария покинула комнату, атмосфера разрядилась и, прочистив глотки, благородные члены комиссии вскочили на ожидавших их лошадей и отбыли из Фотерингея. Уолсингем написал Лестеру: «Мы уже перешли к вынесению приговора, но у нас был тайный контр-приказ». Так Елизавета начала затягивать дело. Мария и ее маленький двор вместе с Паулетом и его вооруженными охранниками остались одни в огромном замке Фотерингей.
25 октября члены комиссии вновь собрались в Звездной палате Вестминстера. После того как Но и Кёрл «под присягой, лично и добровольно, без надежды на вознаграждение, клятвенно засвидетельствовали перед ними, что все письма и копии писем, показанные им ранее, подлинные, шотландской королеве был вынесен приговор». За преамбулой и датой следовал приговор: «Упомянутая Мария претендовала на корону королевства Англии и поэтому соучаствовала в различных планах нанести ущерб, причинить смерть и погибель личности нашей правительницы, королевы Елизаветы, вопреки тому, что говорится в статуте, оговоренном в мандате комиссии». Приговор «никоим образом не ущемлял права и честь Якова, короля Шотландии; они остаются неизменными, как если бы этот приговор вообще не был вынесен». Через несколько дней парламент составил длинный список преступлений Марии и провозгласил: «Мы не можем найти способа обеспечить безопасность Вашего Величества иначе, чем при посредстве справедливой и скорой казни вышеупомянутой королевы». Реакция Елизаветы была предсказуемой:
«Моя жизнь подверглась опасности… и ничто не печалит меня больше, чем то, что такое преступление совершила женщина, сходная со мной полом, рангом и положением, происхождением и близкая мне по крови. Я же далека от того, чтобы питать к ней злобу. После того как были раскрыты ее изменнические замыслы против меня, я тайно написала ей, что, если она во всем признается в адресованном мне личном письме, все это дело будет предано забвению».
Затем в длинном послании, написанном, надо признать, изящным литературным стилем, Елизавета обещала «обнародовать наше решение в удобный момент». Она попросила лорд-канцлера придумать лучший способ пощадить Марию. Лордканцлер и спикер парламента Пакеринг долго умоляли ее принять решение, и она дала им «ответ без ответа». Бёрли дал личному секретарю Елизаветы Дэвисону инструкции побудить ее принять решение и отдать приказ казнить Марию. Но побуждения Дэвисона не возымели никакого действия.
Историки по-прежнему безрезультатно спорят о том, отложила ли Елизавета принятие окончательного решения из-за своей обычной склонности к промедлению или же из-за более серьезного нежелания отдавать приказ о казни сестры-правительницы, однако могли сыграть свою роль и другие факторы. Католические державы Европы усмотрели бы в казни Марии атаку на них самих, а такое требовало ответа. Рим и английские католики сочли бы Марию католической мученицей, что превратило бы Елизавету в главную мишень фанатиков. Рядом с Елизаветой находились Бёрли и Уолсингем, умолявшие ее действовать незамедлительно, но ведь кинжал убийцы угрожал не их глоткам. Наконец, Елизавету постоянно информировали о состоянии здоровья Марии, и она знала, что, если подождет достаточно долго, Мария скорее всего скончается раньше нее от естественных причин. В тот момент было больше доводов в пользу отсрочки. Марии же оставалось только ждать решения своей судьбы.
Глава XIX
«ВЫ — ПОКОЙНИЦА»
После отъезда членов комиссии и в ожидании неизбежного приговора Паулет стал более снисходительным к Марии, а она — менее церемонной в его присутствии. Бургойн никогда не видел ее «столь радостной или столь свободной в обращении за все семь лет службы у нее. Она говорила только о досуге и развлечениях, высказывала свои размышления об истории Англии; сочинения о ней она читала на протяжении большей части дня, а затем проводила время со своим двором радостно и по-семейному, без тени печали».
Все люди страшатся смерти, но нас чаще беспокоит то, что ни время, ни обстоятельства ее прихода неизвестны. Мария же теперь была уверена в том, что умрет в соответствии с требованием закона, который она сама считала недействительным, и хотя точный способ предания ее смерти был пока неизвестен, она знала, что, учитывая ее ранг, он окажется настолько безболезненным и исполненным достоинства, насколько это возможно. В прошлом Марии случалось быть свидетельницей подобных казней — поэта Шателяра, например, — и она видела, как быстро делает свою работу топор, если с ним умело обращаются. Она также видела и бойню, в которую превратилась казнь лорда Джона Гордона, но мудро выкинула это из головы.
1 ноября 1586 года, День Всех Святых, Мария провела в молитве, а затем долго беседовала с сэром Эмиасом, который был поражен ее самообладанием, ведь «ни одного из ныне живущих людей не обвиняли в таких ужасных и отвратительных преступлениях». Мария сказала ему, что «не имеет основания чувствовать себя расстроенной или обеспокоенной, так как не сделала ничего дурного». Она смирилась с тем фактом, что члены комиссии прибыли в замок, заранее приняв решение, а весь суд был лишь представлением. Мария и Паулет поспорили относительно претензий Елизаветы на титул главы церкви, право на который провозгласил ее отец Генрих VIII. Устав от бесплодного спора, Мария заявила, что на самом деле факты не имеют значения, потому что они таковы, какими их хочет видеть Елизавета. Паулет был сердечно рад удалиться и не слушать «ненужные и праздные речи» Марии: «Я ушел, иначе она ни за что не позволила бы мне удалиться».
Через две недели, 13 ноября, на помощь Паулету был прислан сэр Дрю Друри, а 19 ноября в Фотерингей прибыли лорд Бакхёрст
[127] и Роберт Билль с инструкциями от Елизаветы сообщить Марии, что парламент приговорил ее к смерти. Им было также дано распоряжение подслушивать везде, где только можно, разрешались и тайные встречи с Марией на тот случай, если бы она пожелала «открыть некие секреты, с тем чтобы о них сообщили нам». Совесть Елизаветы была неспокойна, потому что у нее по-прежнему не было признания Марии в предательстве. Марии велели приготовиться и сказали, что к ней приедет настоятель собора в Питерборо. Она отвечала: «Англичане многократно убивали своих монархов, поэтому не стоит удивляться тому, что они проявляют жестокость ко мне, ведь я происхожу из королей». Она подчеркнула, что не боится смерти и решила принять ее спокойно. Она невиновна в организации заговоров против Елизаветы, но участвовала в союзах с христианскими и католическими государями «не ради честолюбия — но во имя Бога и Его церкви, а также для того, чтобы освободиться от плена и страданий, которые я претерпевала». Теперь Мария освобождалась от бремени мирской политики и готовилась умереть во славу Бога и Его церкви.
