Европа столкнулась и с германской проблемой. Холодная война между Америкой и Советским Союзом шла полным ходом, и Германия была разделена на две части — западную и восточную. Западная Германия стремительно восстанавливалась, чем пугала некоторых европейцев, видевших в ее экспансионистских тенденциях новую угрозу миру. Оживавший немецкий национализм особенно беспокоил Францию, и некоторым французским лидерам даже закрадывались в голову мысли о том, чтобы раздробить немецкое государство и захватить индустриальные регионы. США и другие союзники придерживались иной политической линии, утверждая, что давление на Германию спровоцирует протест населения и подтолкнет его к коммунистической революции. Этот спор дошел до критической точки в августе 1950 года, когда коммунистическая Северная Корея при поддержке Китая и России вторглась в Южную Корею. Соединенные Штаты и большая часть европейских стран были убеждены, что эта агрессия может стать первым залпом новой мировой войны, на этот раз демократии против коммунизма, и что Западная Германия станет следующей целью коммунистических армий.
Необходимость включить динамично развивающуюся Германию в новую политическую структуру Европы казалась крайне важной, особенно американским лидерам, но им было не на что опереться. Два тысячелетия Европа с горем пополам медленно двигалась к общему самосознанию, но это единство так и не прижилось, несмотря на то что музыка, искусство, театр, литература и архитектура с легкостью преодолевали границы. Политические лидеры Октавиан Август, Карл Великий, Наполеон и даже Гитлер пытались объединить Европу силой. Интеллектуальные течения, в том числе социализм и тред-юнионизм, содействовали объединению Европы; многие организации учреждали общеевропейские религиозные советы, законодательные институты и объединения борцов за мир. Начиная с 1946 года одни ведущие политики призывали к созданию Европейской Лиги для экономического сотрудничества и к формированию Объединенных Государств Европы, другие основывали Союз европейских федералистов в Париже, социалистическое движение за образование Объединенных государств Европы в Лондоне, Совет Европы и Организацию европейского экономического сотрудничества.
Однако все эти усилия недотягивали до общеевропейского уровня, как его представлял себе Монне, потому что основывались на традиционной идее национального суверенитета, а значит, единственной заботой правительства было преследование интересов своего государства. Такой подход не только подпитывал гордое национальное самосознание, но и провоцировал обвинения в предательстве в адрес тех, кто предлагал уступить государственную власть Европе. Так что Монне шел по пути, который был не просто политически неоднозначным, но и еретическим в глазах многих политиков.
И вот наступил поворотный момент. На встрече, проходившей с 5 по 12 сентября 1949 года, государственный секретарь США Дин Ачесон сказал министру иностранных дел Франции Роберу Шуману, что на следующей встрече в мае 1950 года США рассчитывают увидеть французский план взаимодействия с Германией
[245]. Шуман оказался в ловушке. Он понимал, что Америка не поддержит националистический план подавления Германии, и знал, что французские избиратели освищут любого политика, который не будет открыто защищать интересы своей страны в германском вопросе. Шуман не видел выхода из сложившейся ситуации. У него было восемь месяцев на то, чтобы найти способ восстановить расколотую Европу, но не было идей, как это сделать.
Первый опыт надгосударственности
Монне было известно о заботах Шумана, и он увидел в этом прекрасную возможность. В марте 1950 года он отправился в отпуск в Швейцарию, где по своей давней привычке много ходил пешком, не только отдыхая, но и размышляя. Как правило, он совершал прогулки в одиночестве, но случалось, что брал с собой близкого друга, например Джорджа Болла, американского дипломата. Болл позже вспоминал: «Лучше всего Монне думалось не только когда он говорил, но еще когда шел»
[246]. Монне проходил по четырнадцать километров в день и в кабинет являлся «электрически заряженным задачами на исполнение и идеями, которые сыпались градом на подчиненных»
[247].
Вернувшись из швейцарских гор, он точно знал, как помочь Шуману разрешить германскую проблему. По личной инициативе он собрал несколько помощников и начал готовить проект, который получит название Декларация Шумана. Монне понимал, что, приписав яркую идею другим, он получит мощные рычаги влияния. У него был талант превращать грандиозные идеи в простые в ходе обсуждений в группе, где статус, опыт и национальность участников не имели значения, а ценились ум и воображение
[248]. Исписав кучу черновиков, идею довели практически до совершенства. За обедом Монне нередко молчал или просто задавал вопросы, чтобы обсуждение не прерывалось. Всем казалось, что любое дело, за которое он брался, было исключительно важным и судьбоносным. Он продуцировал ощущение постоянного кризиса, заставляя работать своих сотрудников до седьмого пота семь дней в неделю. В результате предложение Монне доводилось до блестящей концептуальной ясности. Оно всегда было вписано в широкую политическую обстановку и всегда призывало к действию.
План Шумана был простым ответом на сложную проблему Западной Германии. Монне, как многие французы и европейцы, опасался очередной войны. Но его опасения были вызваны не столько тем, что Германия может вновь выступить зачинщиком нового конфликта, сколько тем, что она может стать призом, за который развернется борьба Запада и Советского Союза. Будучи убежден, что у германской проблемы нет обычного решения, он считал, что любое из решений повлечет за собой фундаментальные изменения в контексте управления в Европе. Поэтому Монне сосредоточился на проблеме, которая, как ему казалось, лежала в основе франко-немецкой напряженности: кто будет владеть углем и сталью и контролировать эти ключевые отрасли индустриального господства и движущую силу национальной военной машины? На протяжении XX века именно доминирование Германии в этих принципиально важных отраслях промышленности обеспечило ей военное превосходство на территории Европы.
Монне пришел к следующему выводу: французам придется смириться с промышленным возрождением Германии, но Германия должна найти способ, который позволит французской промышленности сравняться по силе с ее промышленностью. Этот план мог быть первым реальным шагом к объединенной Европе. «Опыт научил меня, что бесполезно начинать что-то делать, имея размытую концепцию, — напишет Монне позднее. — Но все становится возможным, стоит лишь сосредоточиться на чем-то конкретном»
[249].
