Тэтчер потребовалось всего полгода, чтобы установить свое влияние, однако первые экономические показатели оказались еще более катастрофичными, чем до ее прихода к власти. К началу 1981 года экономика оказалась в еще большем упадке. Инфляция составляла 18 %, безработных в стране было три миллиона. Экономический рост и конкуренция снижались. В большинстве прогнозов говорилось, что худшее еще впереди, отчасти, потому что начинался мировой спад, а отчасти, потому что фунт укреплялся. Британский экспорт получал двойной удар: мировая рецессия снижала спрос на британские товары, а сильный фунт делал их дороже на иностранных рынках. Число сторонников Консервативной партии сократилось до 30 %, саму Тэтчер поддерживали всего 23 %, что было худшим показателем за несколько десятилетий
[330]. Когда члены ее собственного кабинета стали выражать неудовлетворение руководством, Тэтчер произнесла фразу, которой останется верна до конца: «Тем, кто, затаив дыхание, ждет любимое журналистское словечко “кардинальный поворот”, могу сказать только одно. Хотите поворачивать, поворачивайте. Леди не поворачивает!»
[331]
После этого Тэтчер сделала один из самых смелых и противоречивых шагов: в марте 1981 года она представила преувеличенно консервативный бюджет, не учитывавший интересы народной оппозиции; государственные займы и расходы в нем были урезаны еще больше. Она утвердила детские пособия, которые не соответствовали размеру инфляции, повысила акцизы на алкоголь, табак и бензин, ввела налоги на государственные пособия для больных и безработных. Предложить дефляционный бюджет в период спада означало отказаться от кейнсианского подхода, согласно которому в период рецессии полагалось тратить больше, и большинством консерваторов это было воспринято как издевательство. В том же месяце в совместном письме для Times 364 ведущих экономиста страны написали, что бюджет «усугубит упадок, подорвет промышленную основу нашей экономики и поставит под угрозу социальную и политическую стабильность»
[332].
Летом в нескольких крупных городах вспыхнули беспорядки, вызванные безработицей и межрасовой напряженностью. Тэтчер стояла на своем, сравнивая Британию с пациентом, которому нужно принять лекарство, чтобы вылечиться от «болезни», и клятвенно обещала, что «правительству хватит мужества смотреть на это до конца»
[333]. Даже ожесточенные споры вокруг бюджета вызывали у Тэтчер восхищение. «Она восстановила свое политическое доминирование и заново обрела веру в свой курс, — писала Times. — Если она добьется успеха, это будет выдающаяся личная победа. Если нет, вина останется на ней, но ущерб и число жертв как в политике, так и в экономике будут огромны»
[334].
Катастрофическое положение сохранялось вплоть до мая 1983 года. Безработных по-прежнему было три миллиона, однако за четыре года экономический рост снизился на 3 %, а объем промышленности — на 15 %. Кроме того, резко с 34 % до 40 % возросла налоговая нагрузка
[335]. Да, весь мир находился в рецессии, но в Великобритании дела обстояли куда хуже, чем в большинстве западных индустриальных стран, даже несмотря на открытие нефтяных месторождений в Северном море.
Однако тут в дело вмешался случай, который вознес авторитет Тэтчер на невообразимую высоту.
Война во спасение
2 апреля 1982 года диктатор Аргентины Леопольдо Галтьери неожиданно вторгся на Фолклендские острова — британскую территорию недалеко от аргентинского берега, где проживали всего две тысячи человек, в основном англичане. Историк Чарльз Мур описал это так: «Внезапно Британия оказалась в совершенно унизительном положении. Если бы миссис Тэтчер не смогла этого изменить, ей пришлось бы проститься с должностью премьер-министра»
[336]. Тэтчер встретилась с военачальниками, и те заверили ее, что вернут острова. И она начала войну.
Тэтчер понимала, что ставки высоки: победа затмит недовольство бюджетным планированием, и ее обещание восстановить «величие» Британии начнет осуществляться, тогда как поражение, совершенно точно, обречет правительство на общественное порицание. Она сформировала военный кабинет и каждый день в 9.30 утра в течение десяти недель подряд проводила совещания с его членами. Она стала видным верховным главнокомандующим, под стать своему кумиру Уинстону Черчиллю.
Пока британские военные корабли находились в Атлантическом океане, за тысячи километров от Лондона, Тэтчер работала в тесном сотрудничестве с военачальниками, которые очень ценили ее способность слушать, усваивать информацию и принимать однозначные решения. Она приложила немало усилий, чтобы добиться поддержки США и стран Европы и исключения Аргентины из ООН. Ее союзники считали, что перемирия можно достичь одной только демонстрацией серьезных намерений британской армады, однако Тэтчер не собиралась вступать в переговоры до тех пор, пока Аргентина не откажется от Фолклендов. В реальности же морские бои вспыхнули еще до того, как стали возможны какие-либо переговоры, и шли в течение трех недель. К концу сражения Британия потеряла шесть кораблей, тридцать четыре самолета и 255 солдат, еще 777 человек получили ранения; Аргентина лишилась двух кораблей, семидесяти пяти самолетов и 650 человек. 14 июня, через два месяца после вторжения, Аргентина капитулировала
[337].
Военная победа сделала Тэтчер мировой знаменитостью, великой женщиной-воином. Она привлекла пристальное внимание международной общественности к тому, что Тэтчер делала внутри своей страны. В Великобритании репутация премьер-министра заметно улучшилась, так как фолклендская эпопея пробудила в британцах национальную гордость, напомнив об их извечных добродетелях: целеустремленности, ясности, высокой морали и вере в предназначение страны. Когда в день победы Тэтчер вернулась на Даунинг-стрит
[338], ее встретила толпа, распевая «Правь, Британия!». 12 октября 1982 года Тэтчер устроила официальный ужин, на который пригласила сто двадцать человек, вложивших, по ее мнению, самый значительный вклад в победу. Все приглашенные были мужчинами: из-за нехватки места супруги были приглашены только на послеобеденный коктейль. Когда гости отужинали и произнесли тосты, Тэтчер поднялась из-за стола. «Джентльмены, — объявила она, — не пора ли нам присоединиться к дамам?» Ее биограф Мур писал, что «это был, возможно, самый счастливый момент в ее жизни»
[339].
