К ее облегчению, муж кивнул официанту, и пытка закончилась.
– «Шамбертен» семьдесят первого года, – гордо проговорил он, словно сам его и изготовил.
– Вот как. – Алекс попыталась изобразить заинтересованность, прикинуться, будто она и правда способна оценить хорошее бургундское вино, хотя на самом деле не могла отличить бургундское от кларета и сомневалась, что когда-нибудь научится. – Спасибо, очень приятно.
– Ты сегодня как-то формально изъясняешься. Я будто пригласил на чай незамужнюю тетушку.
– Извини, я попытаюсь не говорить формально.
Она посмотрела на его загрубевшие руки, на его короткие пальцы, красные, словно с них ободрали кожу, с черными полосками грязи под ногтями. На его поношенный твидовый костюм и потрепанную шерстяную рубашку. Это часть его нового образа? Или же ему и в самом деле все равно? Лицо загорелое, расслабленное, слегка обветренное – типичный сельский житель. Волосы растрепаны, борода торчит кустом.
Он поднял бокал, наклонил в ее сторону:
– Твое здоровье.
Она взяла свой, они чокнулись.
– Ты знаешь, почему люди чокаются? – спросил он.
– Нет.
– Ты можешь видеть вино, обонять, осязать его, вкушать. Но услышать его не можешь! Поэтому люди чокаются – чтобы задействовать все пять чувств.
– Ты так на всю жизнь и останешься рекламщиком. Это у тебя в крови. – Алекс улыбнулась, достала сигарету. – А как насчет телепатии? Ты можешь общаться с вином?
– Я с ним все время общаюсь. Даже разговариваю с моими лозами.
– И они тебе отвечают?
– Они не очень болтливы. Я думал, ты бросила курить.
– Я бросила.
– Вот что с тобой делает Лондон. Пожирает тебя, сбивает с толку. Ты начинаешь делать то, от чего отказалась, и не делаешь того, что себе обещала.
– Делаю.
Он кивнул, неохотно ухмыляясь:
– Да. Возможно.
Алекс улыбнулась и вскинула брови.
– Выглядишь ты очень соблазнительно.
Она покраснела: никогда не умела принимать комплименты.
– Спасибо, – чопорно ответила она.
– Ну вот, опять старая тетушка.
– А что бы я должна была ответить, по-твоему?
Он пожал плечами, понюхал вино.
– От Фабиана есть известия?
– В последние дни – нет. Он завтра приедет.
– А когда возвращается в Кембридж?
– На выходных.
На лице Дэвида отразилось огорчение.
– Что случилось?
– Я надеялся, он приедет на выходные. У нас посадки.
Алекс откинула с лица выбившиеся пряди светлых волос. Не без раздражения: ей не нравилось говорить о Фабиане, и, кажется, Дэвид это заметил.
– Знаешь, дорогая, – сказал он, – то, что мы теперь врозь… это такая глупость… Неужели мы не могли бы…
Она еще не успела ответить, как он почувствовал, что уперся в стену.
Алекс помяла сигарету в пальцах, покатала ее туда-сюда, потом несколько раз щелчком стряхнула пепел в пепельницу, положила сигарету на край.
– Дэвид, я много думала обо всем этом. – Сигарета упала на розовую скатерть, и Алекс снова взяла ее, затерла остаток пепла на скатерти пальцем. – Я хочу развода.
Дэвид раскрутил вино в бокале, делая это на сей раз как-то нервно, отчего несколько капель выплеснулось ему на руку.
– У тебя кто-то есть?
– Нет.
Она снова смахнула волосы с лица. «Слишком поспешно», – подумал он, пытаясь прочесть ее мысли по румянцу, по выражению голубых глаз, уставившихся в скатерть. Господи, до чего же она была красива. Уверенность в успехе и сопутствующая этому жесткость изменили Алекс в лучшую сторону. Теперь притягательность и красота превосходно уравновешивали друг друга.
– Тебе совсем будет невмоготу, если я останусь?
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, Дэвид, я не хочу, чтобы ты оставался.
– Но это мой дом.
– Наш дом.
Он отпил еще вина, снова понюхал его, раздраженно, разочарованно.
– Я поеду в Суссекс.
* * *
Дэвид высадил ее на Кингс-роуд в верхней точке тупика.
– Я тебе позвоню, – сказал он.
Она кивнула, прикусила губу, прогоняя нахлынувшую грусть.
– Будет мило с твоей стороны.
Алекс хлопнула дверью заляпанного грязью «лендровера», отвернулась и торопливо пошла по улице мимо шикарных дверей таунхаусов в стиле Регентства, щурясь от дождя и слез. Бросила пальто на вешалку, прошла в гостиную, беспокойно зашагала по комнате. Посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Она была слишком взволнована, чтобы уснуть.
Открыв дверь под лестницей, она спустилась по узкому проходу в подвал, убрала заслонку, защищающую от света, погрузилась в знакомые запахи химикалий в проявочной. Закрыла за собой дверь; щелчок замка прозвучал, как пистолетный выстрел. Она вдруг остро почувствовала тишину, царящую здесь, и на мгновение подумала, уж не переносится ли шум светом. Если ты блокируешь свет, то не блокируешь ли тем самым и звук? Она прислушалась к тем звукам, что производила сама – дыхание, шелест блузки. На мгновение почувствовала себя незваным гостем в собственном доме.
Она включила подсветку в просмотровом столике, сняла пленку с негативами с просушки, положила на столик. Внимательно присмотрелась к одному из кадров – здоровенному черному трубчатому объекту с двумя обращенными к ней головами.
Алекс разрезала пленку на четыре части, положила их на устройство контактной печати. Включила красный фонарь, взяла из коробки лист фотобумаги, засунула в печатное устройство. «Тысяча один, тысяча два, тысяча три…» Досчитала до пятнадцати, потом выключила свет и сунула фотобумагу в ванночку с проявителем. Встряхнула ванночку, резко качнула ее. Лист фотобумаги громко стукнулся о дальнюю стенку.
Сперва виднелось лишь нечто белое на белом, потом появилось что-то смазанное, серебристое. Затем отверстия, далее очертания двух овалов, один ниже другого. Что это такое? Стало проявляться что-то длинное между овалами, и тут она поняла. «Сукин сын!» – усмехнулась Алекс. Начали появляться волоски, а потом и сам фаллос – толстый, дряблый, с обвислой крайней плотью, маленькой щелочкой спереди, наводящей на мысль об уродливой усмехающейся рептилии. «Это чей же, – подумала она. – Слоновий? Явно не человеческий. На человеческий совсем не похоже».
Она покачала головой, вытащила бумагу из проявителя, бросила в ванночку с закрепителем. Несколько секунд тихонько покачивала ванночку, потом посмотрела на часы и выждала еще сорок секунд. Наконец вытащила лист, опустила его в воду для промывки, снова проверила время. Убрав все, она опять нетерпеливо сверилась со стрелками. Когда прошло пять минут, вытащила бумагу и повесила сушиться. На нее смотрели тридцать шесть фаллосов, вернее, один и тот же, снятый под чуть разными ракурсами.
