Он ухмыльнулся.
– Чему вы улыбаетесь?
– Он уложил в постель хозяйскую дочку. Провел с ней ночь. – Отто покачал головой. – Невероятно, он всегда убалтывал девчонок.
– Но они у него никогда не задерживались?
Он посмотрел на нее, отвернулся:
– Это не имело значения.
– Для вас – да. А для него?
Отто пожал плечами:
– Ваш сын был настоящим мерзавцем по отношению к женщинам, миссис Хайтауэр, давайте лучше на этом и остановимся.
– Вы что имеете в виду?
Он покачал головой.
– Какое это имеет значение теперь, когда его… – Она запнулась. – Вы не можете мне рассказать?
– Это не важно, правда. – Со странной улыбкой Отто помешал кофе. – Мы ехали, болтали, я сидел на переднем сиденье, Чарльз и Генри – сзади. Я не пристегнулся – защелка в «гольфе» очень неудобная. Светало, мы ехали со включенными фарами. Фабиан разговаривал с Чарльзом, он оглянулся, и я вдруг увидел перед нами эти фары, они мчались прямо на нас, высокие фары. Я подумал, это грузовик.
– Что?
Алекс поймала себя на том, что непроизвольно выкрикнула свой вопрос. Вдруг ее затрясло, она дрожала в недоумении и смятении. Голова у нее закружилась, пол вдруг начал уходить из-под ног, она словно оказалась в лодке, поднятой на гребень волны. Пришлось обеими руками ухватиться за подлокотники, чтобы не упасть.
– Грузовик?
– Оказалось, что это старый «ситроен», большой, высокий, а мы в «гольфе» сидели низко. Он казался грузовиком. Фабиан, наверное, тоже так подумал. Он крикнул: «Грузовик!» А потом я очнулся на траве или в грязи… не помню толком.
Кресло превратилось в качели и наклонялось то в одну, то в другую сторону, словно жило собственной жизнью. Алекс боролась с креслом, противостояла его шатанию, упорно не отводя взгляда от глаз Отто. Они были как ночь.
– Боюсь, это мало что вам говорит.
– Иногда, – сказала она, чувствуя легкий трепет в животе, – человеку достаточно и малого.
17
Дом выглядел свежим и чистым, в нем пахло полиролем. Мимса оставила очередную невразумительную записку: «Дарагая миси Хайтау, фсе сделала. Для окан чистки ни асталась. Праблемы с нижним туалетам, абои не липнуть стина. Дазавтра».
Алекс нахмурилась, дополнила список покупок. Постояла перед туалетом внизу, потом поднялась в комнату Фабиана. Мимса ничего здесь не трогала, как Алекс ее и просила. Она взяла дневник, села на кровать и вытащила открытку, которую взяла у матери Кэрри, и письмо Кэрри Фабиану. Развернула его, разгладила. Потом положила рядом с ним открытку и начала сравнивать почерк, все буквы в алфавитном порядке.
Ей стало холодно: казалось, температура в комнате падает. Алекс встала и вышла, не глядя на портрет, спустилась по лестнице в гостиную, села рядом с телефоном. Сняла трубку, задумалась, положила ее назад. Снова уставилась на письмо и открытку, потом сняла трубку еще раз и набрала номер Филипа Мейна.
– Извини, если я была резковата вчера вечером.
– Да нет, черт побери, я понимаю… я вел себя…
– Ничего ты себя не вел, ты был любезен и мил.
– Ты ездила к…
– Да.
– Понятно. – В голосе его прозвучало неодобрение.
– Именно поэтому я тебе и звоню. Хочу поговорить об этом. Ты занят вечером?
– Ничего важного, только собирался поставить точку в спорах о происхождении человека.
– Извини.
– Ну, эта проблема ждала решения два миллиарда лет, еще один день потерпит как-нибудь.
– Хочешь еще раз пообедать чем-нибудь из морозилки?
Филип ответил не сразу. Откашлялся. Заговорил виновато:
– Я… гм… я бы лучше пригласил тебя куда-нибудь. Это не потому, что мне не понравилась твоя кухня. Думаю, тебе полезно будет выйти из дома.
– Хочешь, чтобы я куда-то подъехала?
– Да нет же, я тебя заберу. Подъеду – дам гудок.
– Можешь и зайти, – улыбнулась она.
– Понимаешь… мм… иногда не найти места для парковки.
Отвечал он уклончиво, и она пожала плечами в недоумении.
– Отлично. Когда?
– Скажем, через час?
– Я буду готова.
Алекс положила трубку и подсунула открытку и письмо под телефон, чтобы не унесло.
* * *
Ресторан, маленький и простой, по случаю понедельника был пустоват. На каждом из деревянных столов оптимистически горели свечи; персонал с деловым видом расхаживал по пустому залу, словно пытаясь убедить немногочисленных клиентов, что они не ошиблись, придя сегодня, и обычно у них куда как оживленнее.
– Если встать на забое вертикальной скважины и посмотреть на небо, то увидишь Венеру. Она всегда там. В пятнадцатом веке моряки ориентировались по ней.
– У них на кораблях были скважины?
Мейн задумчиво улыбнулся.
– Им скважины не требовались, девочка моя. – Он коснулся век. – Они ее видели, просто подняв голову.
– А почему не видим мы?
– Эволюция. Мы продвинутые. Наши органы восприятия притупились. Вместо нас навигацией занимаются компьютеры.
– Значит, мы не видим Венеру из-за загрязнения неба?
– Да нет же, нет. Мы ее не видим, потому что больше не знаем, как ее увидеть. Возможно, первобытный человек в джунглях в других странах все еще знает. Но и будь у нас достаточно острое зрение, нам бы все равно помешал электрический свет вокруг.
– Получается, эволюция не всегда на пользу.
Филип покрутил вино в бокале и уставился на стол:
– Она делает свое дело.
– Выходит, наши чувства с каждым поколением все больше притупляются?
– Старые притупляются, новые развиваются. – Он помолчал. – Иногда имеет место некий иррациональный тренд.
– И что, по-твоему, иррационально?
– Способность человека бегать быстро – с каждым поколением все быстрее. До тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года никто не пробегал милю меньше чем за четыре минуты. Теперь милю пробегают за три пятьдесят. И в то же время нам теперь совсем не нужно бегать. – Он пожал плечами.
– Я думала, это из-за того, что люди принимают допинг.
– Отчасти, только отчасти. Но тут свою роль играет и эволюция.
– Значит, нам нужно укоротить ноги?
– И руки. Они нам не нужны. Нам требуются только пальцы, чтобы нажимать на клавиши.
– Значит, через тридцать два миллиона лет от нас останутся только тела с пальцами рук и ног и мы станем похожи на картофелины?
