– Принес вот это, чтобы убедиться. – Хозяин вернулся в комнату и протянул ей маленькую черно-белую фотографию.
Алекс уставилась на нее. Карточка так дрожала в ее руке, что изображение чуть ли не расплывалось перед глазами. Она увидела двойной снимок – анфас и в профиль, с цепочкой цифр внизу. Бледное худое лицо, копна светлых волос. И глаза. Глаза.
– Боже мой, – одними губами проговорила она. – Фабиан. Сходство невероятное.
Фотография выпала из ее руки на колени. Алекс попыталась взять ее, но не удержала в дрожащих пальцах и выронила на пол. Она наклонилась, чувствуя неожиданный приступ тошноты, настолько сильный, что пришлось прижать руку ко рту.
Алекс сделала глубокий вдох, и приступ прошел. Посмотрела на капеллана. Облаченный в черное, он сидел в кресле, и на его губах играла улыбка.
– Очень трудно, – мягко сказал он. – Очень трудно.
– Сходство невероятное!
Он кивнул; что-то в выражении его лица показалось ей странным.
– Вы не видели его прежде?
Она отрицательно покачала головой.
– Простите меня… я не понимаю. Вы говорите, что он отец вашего… мм… сына?
Она кивнула.
– И вы никогда его не видели?
Она почувствовала, что краснеет.
– Мой муж… он бесплоден. Я была оплодотворена спермой донора… донором оказался Джон Босли. Это все делал специалист в Лондоне.
Он кивнул, нахмурился.
– Значит, вы, строго говоря, не родственники? – Капеллан помолчал. – Но с другой стороны, вроде и родственники. Интересный случай. – Он улыбнулся, лицо его посветлело.
– Могу ли я увидеть его?
– Я должен получить разрешение директора.
– Я бы хотела его увидеть.
Он улыбнулся:
– Не знаю. – Покачал головой. – Может так получиться, что мы откроем ящик Пандоры, – это не пойдет на пользу лечебному процессу. Я могу изложить вашу просьбу, но не уверен, что разрешение будет получено. Понимаете, он идет на поправку, но лечение шизофрении – процесс очень медленный и трудный, а у него уже случился серьезный рецидив.
– А могу я узнать, почему он здесь?
Он снова встал.
– Я принес его историю болезни… думаю, это против правил… но при данных обстоятельствах… мы наверняка можем сделать исключение.
* * *
Она сунула стопку жестких, отпечатанных на машинке листов в желтый конверт, обвязала его лентой.
– Постойте… фотографию тоже нужно туда вложить.
– Фотографию, – механически повторила она.
Кровь отхлынула от ее лица, и она сидела теперь без сил. Снова развязала ленточку, радуясь хоть какому-то занятию.
– Фотографию, – еще раз пробормотала она.
– Миссис Хайтауэр, – мягко заметил священник, – в Библии нигде не сказано, что ценить следует только хорошего человека.
Она тупо уставилась на него, видя лишь жесткую бумагу и черный больничный шрифт, потом кивнула, пытаясь сдержать слезы.
– Если человек безумен… – она с трудом подбирала слова, чувствуя, как слеза ползет по щеке, – если человек безумен, то можно ли простить его вину?
– Господь определил десять заповедей. Мы не можем их нарушать, не неся за это ответственности. Есть грех и есть ответственность, даже если человек душевно болен. Психиатры не могут дать человеку новую жизнь. И я тоже не могу. – Капеллан опять улыбнулся, закинул ногу на ногу. – Человек, который совершил преступление в состоянии помешательства, может стать лучше, только если осознает свой поступок и сможет сказать: «Я был болен тогда, но теперь чувствую потребность в прощении».
– И Джон Босли сказал эти слова?
Капеллан отрицательно покачал головой:
– К сожалению, у него в голове сумбур. Страшный сумбур.
– Это кажется очень жестоким.
– Жестоким?
– Жестоко, что Бог допускает такое состояние у людей.
– Мы в Англиканской церкви придерживаемся мнения, что зло не войдет в человека, который не приемлет его. Зло должно быть приглашено… Сатана должен быть приглашен этим человеком в свою жизнь. Сатана не приходит по собственному желанию.
Она в ужасе посмотрела на него:
– Вы хотите сказать, что Джон Босли, несмотря на свое безумие, порочен по сути своей?
Капеллан медленно с печальным, озадаченным выражением поднял руки:
– Возможно, безумие не причина… Мы не должны исключать вероятность того, что душевные проблемы человека, который совершил ужасное преступление, это симптом его порочности.
Алекс повела плечами. Наступила долгая пауза, и она почувствовала, что собеседник смотрит на часы.
– Шизофрения передается… по наследству?
– Тому есть немало свидетельств. Психиатрическое сообщество может предоставить вам такую информацию… они сделали несколько очень любопытных открытий.
– Значит, мой сын…
– Вы не должны исключать такую вероятность. – Он снова посмотрел на часы. – Если бы вы вернулись сюда через некоторое время, мы могли бы еще поговорить.
– Спасибо. Я бы хотела продолжить разговор.
Он встал, поправил на себе рубашку.
– Вы сказали, что в ходе лечения у Босли случился рецидив… в чем он заключался?
Священник покраснел, смущенно сложил руки:
– Глупый случай. Очень глупый.
– И что случилось?
Он снова посмотрел на часы.
– Ничего. Ровным счетом ничего. – Он помолчал. – Пожалуй, вам следует знать. В следующий раз… я расскажу вам в следующий раз… мне нужно подумать об этом.
Она смотрела на него. Что это было? Что же это было, черт побери?
– Вы найдете обратную дорогу? К шоссе? Повернете направо.
– Спасибо, отец… мм… преподобный…
– Звоните. – Он улыбнулся. – Следующие несколько недель я буду очень занят… Может быть, в июне?
– Спасибо. Вы были очень добры.
Но мысли его были уже где-то в другом месте, очень-очень далеко.
26
– Он не отдал мне фотографию.
Филип Мейн, развалившись в кресле, водрузил ноги на стол. Положил одну ногу на другую, потом снял, опустил ноги на стопку бумаг, приподнялся на локтях и переменил позу. Задумчиво уставился на телефон.
– Просто что-то немыслимое. Этот тип Босли. Он вот так взял и оставил ее?
– Судя по всему.
– Заковал ее в цепи в подвале?
Бледная Алекс кивнула.
