Ким повернулась и направилась в штаб. Там она забрала свой телефон, который уже прошелся по всем рукам. Большим пальцем нажала на экран, на котором появилось последнее фото, снятое на месте преступления. Наклонив голову, Ким увеличила его во весь экран.
– Стейс, ты получила почту от Китса? – спросила она, помолчав.
– Только что пришла.
– Выведи фото на экран. С максимальным увеличением.
Пока Стейси нажимала на клавиши, Ким встала у нее за спиной.
– Перейди к последнему фото.
Девушка сделала так, как ей велели.
Ким указала на китайский иероглиф, который занял весь экран.
– Ты видишь?
Стейси всмотрелась в изображение и покачала головой.
– Увеличь его еще больше.
Иероглиф вырос в размерах.
– Тут идут какие-то линии из одного конца в другой, – заметила Стейси, приглядевшись. – Ого, их здесь много.
– Посмотри на верхний правый угол…
Брайант уже стоял рядом с ней и тоже смотрел на экран.
– Засохшая кровь, – почесал он голову. – Я не понимаю…
– Это китайский иероглиф, обозначающий МАТЬ, – раздался слева голос Мэтта.
Ким постаралась не показать своего удивления, что он это знает. Она пристальнее всмотрелась в изображение.
– А засохшая кровь значит, что она недавно пыталась соскрести его?
Все молча стояли и ждали, пока Ким не очнется от своей задумчивости.
– Стейс, я хочу, чтобы ты полностью сосредоточилась только на Инге. Хочу знать о ней абсолютно все. Мне кажется, что этому трупу еще есть что нам рассказать.
Глава 62
Карен взяла в руки коричневого плюшевого медвежонка, которого Роберт принес в больницу в день рождения Чарли. За эти годы животному пришлось пройти огонь и воду. Медвежонок бывал покрыт рвотой, его таскали за одно ухо, а набивка была из него практически выдавлена.
В последние годы его переселили на самый верх шкафа, чтобы освободить место для более важных для девятилетней девочки вещей, но он продолжал оставаться на виду.
Три недели назад Чарли слегла с ангиной и кашлем, и медведь каким-то образом перебрался со шкафа на подушку.
И вот теперь Карен сидела на кровати, прижимая его к себе.
Это была комната, в которой она пряталась от остального мира, где ее окружали Чарли и ее сокровища. Все в комнате о чем-то напоминало: и рамка для фото, украшенная ракушками с Ямайки; и зеркало с разноцветными лампочками, которые зажигались от батарейки, над туалетным столиком; и гребень со щеткой для волос, купленные во время поездки в Лондон.
В этой комнате Карен ощущала присутствие своей дочери так, будто Чарли просто вышла на несколько минут в душ.
Комната была единственным местом в доме, где еще не успели побывать чужаки. Карен больше не ощущала себя дома в своем же доме. Теперь здесь было поле битвы, гостиница, крепость – и в то же время это чувство отчуждения не было связано с непривычной деятельностью, которая охватила весь дом, а скорее с тем, чего в доме не хватало. А именно с ее маленькой девочкой.
Она крепче прижала к себе медвежонка и почувствовала приступ физической боли. Душевная боль превратилась в физическую, и это стало для Карен откровением. За все свое детство, проведенное в детских домах, приемных семьях и сопровождаемое периодическими избиениями и надругательствами, она не испытывала такой боли.
– Я люблю тебя, мой ангел, – прошептала Карен. – Держись. Мамочка вызволит тебя.
Глаза горели от слез, но общение вслух с Чарли почему-то облегчило ее боль, хотя и совсем немного.
– Привет, милая. Я так и знал, что найду тебя здесь.
В дверях стоял единственный в мире человек, которому позволялось входить в эту комнату.
Карен похлопала рукой по кровати, и Роберт сел, крепко прижав ее к себе.
Она хорошо понимала, что видят люди, глядя на ее мужа: высокий, хорошо сложенный мужчина с сильной проседью. Нос немного слишком острый для такого лица, а уши торчат чуть больше, чем надо. Кроме того, они замечают возрастные пятна у него на руках, которых нет у нее.
Но они не видят того, что видит она. Если б они внимательнее вгляделись в его глаза, то все поняли бы. Его глаза светились любовью, силой, участием и свидетельствовали о широте его натуры. Она наблюдала это изо дня в день.
– Мы вернем ее, милая, я обещаю. С каждым часом следственная бригада все ближе и ближе к решению задачи.
У него был мягкий, теплый и уверенный голос. Карен прикрыла глаза и прижалась к его груди, позволив себе на минуту спрятаться в этом безопасном месте.
– Бедный медведь, – сказал Роберт, беря игрушку за левое ухо. – Помнишь, однажды мы пытались вымыть его после того, как Чарли скормила ему бутерброд с джемом?
Карен кивнула, не отрывая лица от его груди.
– Мы все испробовали, чтобы отобрать его у нее, но когда она поняла, что мы хотим сделать, она еще сильнее вцепилась в него.
Карен улыбнулась.
– Тогда мы предложили сыграть в «Твистер»
[50], понимая, что так ей придется положить медведя. Ты тогда незаметно ускользнула и запихала медведя в стиральную машину. А через полчаса она вошла на кухню и закричала, увидев медведя через окно барабана. Она подумала, что мы решили его убить.
– Я помню.
– В ту ночь я долго не мог уснуть, – вздохнул Роберт. – Все думал, не нанесли ли мы ей психологической травмы, позволив увидеть такое обращение с любимой игрушкой.
Как и всегда, муж смог облегчить ее страдания.
– И это ты называешь меня курицей-наседкой?
– Вы – моя семья, и я люблю вас.
Карен почувствовала, как тело ее мужа напряглось. Он придерживался традиционных взглядов и считал, что защищать ее и дочь – это его святая обязанность. И вот сейчас он не смог ее выполнить.
– Ты не мог этого предотвратить, Роб. – Карен взяла мужа за руку. – Никто из нас не мог.
Большим пальцем руки она потерла его ладонь.
– Нам надо вернуть ее, Каз. – Роберт погладил ее по голове.
Она кивнула. Рано или поздно это должно было произойти.
Супруги проговорили почти всю ночь. Мысли двигались по кругу, и слов уже не хватало. Чувство потери боролось с пониманием того, что они совершают предательство; многолетняя дружба не позволяла решиться на совершение очевидного действия; а необходимость обеспечить выживание дочери нарушала целостность их взгляда на жизнь. Только в десять минут пятого утра они смогли прийти к согласию.
