И все же арьергардный батальон дошел до нас без затруднений; мы ничего не слышали; дорога, по словам возвратившейся разведки, по-прежнему была свободна. Никто не мог представить себе, чтобы дивизия, доверенная опытным генералам, могла сдаться без боя. Если даже генерал Партуно был атакован главной массой войск Витгенштейна, все равно ничто не могло помешать ему броситься со своей пехотой и кавалерией к реке, так как этот путь был еще свободен. Продолжал ли он еще драться? В таком случае сражение, которое должно было сейчас завязаться, покажет ему, что мы его ждем, и будет служить полезной для него диверсией.
Именно исходя из этих соображений, император, вместо того чтобы ускорить переправу через Березину, которая и без того уже задержалась из-за необходимости выждать дивизию Партуно, приказал некоторым войскам, в том числе части гвардии, двинуться на выручку герцога Беллюнского, у которого часам к 11 завязалось ожесточенное сражение с Витгенштейном, тогда как мы на другом берегу дрались с Чичаговым. Император только к часу дня узнал, что дивизия Партуно сдалась неприятелю. Явный успех, одержанный нами над Чичаговым, до некоторой степени компенсировал эту беду; ставка всячески старалась держать происшедшее в секрете, но сообщила о сдаче Партуно штабу герцога Беллюнского, которого в это время настойчиво теснила армия Витгенштейна. Бойцы дрались самоотверженно и ожесточенно, чтобы удержать свои позиции хотя бы до наступления ночи, но в конце концов маршал должен был решиться на переход через Березину, чтобы спасти свой корпус от полной гибели.
Нельзя даже отдаленно представить себе, что делалось тогда в селе Веселове и на том берегу Березины, кишевшем войсками, отставшими французами-беженцами, женщинами, детьми, маркитантами, которые не хотели расстаться со своими повозками и не имели еще разрешения на переход через реку, потому что со вчерашнего вечера мосты и другие переходы берегли для дивизий герцога Беллюнского и для войск, назначенных на его поддержку. Император до последнего момента надеялся, что позиции удастся удержать до ночи; это спасло бы все. Но как только было решено отступать, берег возле Веселова мгновенно превратился в арену неописуемого ужаса, отчаяния и гибели, особенно когда повторные атаки русских против последних оставшихся там корпусов прижали толпу некомбаттантов к реке. Все устремились на мосты
[236], и они не замедлили рухнуть – скорее от беспорядка, чем от тяжести. Французы на другом берегу были горестными свидетелями этих сцен ужаса и жестокости, не будучи в состоянии прийти на помощь. Мы потеряли тогда 10 тысяч человек.
Само собой разумеется, что в отзывах о генерале Партуно, на которого можно было в значительной мере возлагать ответственность за это несчастье, не стеснялись. Император, начальник штаба, маршалы, офицеры, вся армия не находили достаточно суровых слов для его осуждения. «Его небрежность непростительна, – говорили в армии. – Капитуляция дивизии без боя – позор». Кричали о трусости Партуно и сравнивали его поведение с мужественной решимостью герцога Эльхингенского.
– Д’Асса
[237], видя неминуемую смерть, – сказал император, – воскликнул: «Овернцы, ко мне!» Если генералы не имеют мужества драться, то они должны предоставить дело своим гренадерам. Барабанщик спас бы своих товарищей от бесчестья, ударив сигнал к атаке. Маркитантка спасла бы эту дивизию, крикнув: «Спасайся, кто может», вместо того чтобы сдаваться.
Не подлежит никакому сомнению, что мы не только могли бы перейти через Березину до неприятельского нападения, если бы не капитуляция Партуно, но это событие оказало еще большее и прискорбное влияние на ход сражения: у герцога Беллюнского было одной дивизией меньше, и ему сильно не хватало ее, чтобы удерживать и защищать свои позиции.
В то время как эти события происходили на только что покинутом нами берегу Березины, 1 и 4-й корпуса двигались на Камень. Императора очень успокаивала уверенность, что наше движение в этом направлении не встречает никаких препятствий, хотя ему так легко можно было помешать, если только сжечь мосты; столь же успокоительно действовал на него и успех, одержанный над адмиралом Чичаговым. Это была компенсация за сегодняшние несчастья. Остававшиеся еще позади артиллерийские парки и обозы также двигались на Камень. Ставка пробыла в Брилях еще 28 ноября, чтобы проследить за реорганизацией пострадавших корпусов и поднять дух войск, на которые сильно подействовали все эти события.
На следующий день, то есть 29-го, император отправился в Камень.
Около полудня там показался отряд генерала Ланского, отправленный Чичаговым. Он осадил дом
[238], в котором находились герцог Реджио, генерал Легран, несколько других генералов, раненые офицеры и два фурьера из императорского обоза. Они собрали своих денщиков и нескольких солдат, которые заняли подступы к дому, и этой горсти храбрецов было достаточно, чтобы отразить отряд казаков. Не будучи в состоянии захватить людей, находившихся в доме, Ланской подверг его артиллерийскому обстрелу. Двое людей, стоявших подле герцога Реджио, были ранены. Когда подошла головная часть нашей колонны, русские прекратили свои попытки.
Дорога, начиная в полулье от Брилей и на расстоянии не менее двух лье, представляла собою насыпь, устроенную на таком топком болоте, что большая часть ее проходила по деревянным мостам, причем два из них были длиною около четверти лье. Очень много других мостов было переброшено через небольшие ручьи, пересекающие болота на каждом шагу. Каким образом русский генерал не обратил внимания на это обстоятельство, которым так легко было воспользоваться, чтобы создать препятствие для нас? Шести казаков с факелами было бы достаточно, чтобы отнять у нас этот путь отступления.
От императора не ускользнуло ни одно из тех соображений, которые могла внушить ему эта непредусмотрительность врага. Но он лишь еще больше возмущался непредусмотрительностью генерала Партуно, которая, как он говорил, обошлась нам так дорого, между тем как легко было бы спасти все и превратить переход через Березину в одну из прекраснейших и славнейших операций, осуществлявшихся когда-либо на войне. Он говорил еще, что русские генералы не произвели до сих пор ни одной подлинно военной операции, ни одного удачного маневра, который не был бы им указан их правительством; Витгенштейн, которого во время операций на Двине он считал самым твердым и самым способным из них, потерял все в его глазах из-за своих ошибочных маневров, своей нерешительности и намеренной медлительности своих операций, объяснявшейся нежеланием встретиться с нами без адмирала Чичагова. Начиная с Полоцка император твердил, что мы должны считать себя счастливыми, если при тех обстоятельствах, в которых мы оказались, нам не приходится иметь дело с более талантливыми противниками.
