Евдокимов кивнул. Он был озадачен — какой-то сопляк, явная контра и предатель, говорит с ним, заместителем начальника Особого отдела так, будто за бычки на привозе торгуется! Тут любой в штаны навалит от страха, а этот ведет себя так, будто все происходящее не взаправду: выслушают, пожурят и отпустят.
— И тем не менее, — продолжал Фрунзе. — то, что рассказал этот Митяй, более-менее соответствует тому, что мы уже знаем. Соображения, товарищ Евдокимов?
— Я сначала подумал — пьян, вот и хорохорится. Но язык не заплетается, смотрит прямо. Да и запаха нет.
— Марафет? Чаек балтийский
[4]?
— Ни в коем разе! — уверенно заявил Евдокимов. На этот счет у него имелся опыт.
— Хорошо, оставим пока. Как с воздушной разведкой?
— Аэроплан с кинокамерой вернулся, товарищ комюж. Пленку проявили. Несколько броневиков незнакомой марки, с восемью колесами. О таких, если помните, доносили буденовцы. За броневиками — огромные грузовики, неизвестной марки, на шести колесах. Вот, штабной фотограф напечатал с кинопленки…
Некоторое время Фрунзе внимательно рассматривал еще влажные отпечатки.
— Выглядит устрашающе. Смотри-ка Ефим Георгич, солдаты сидят сверху! Помнишь, как в Москве и Питере, в семнадцатом, верхом на броневиках ездили?
— Еще бы не помнить, товарищ Фрунзе! И, обратите внимание, вот кадры, сделанные на втором заходе: здесь они уже пососкакивали на землю и палят по аэропланам. И метко, надо сказать, стреляют — три сумели подбить!
— Значит, хорошо обучены. Они и понятно — офицеры, юнкера… Ладно, что мы имеем по городу?
Чекист развернул карту.
— Заслоны белых здесь, здесь и здесь. — он указывал остро отточенным карандашом. — Обойти — плевое дело, мои люди и обходили. В городе тишь да гладь, изредка броневики по улицам ездят, такие же, как на фотографиях. В порту суета, грузят корабли, что-то чинят. За Бельдеком и по всему Инкерману заставы, но не из пятнистых, обычные врангелевцы. Есть дозоры юнкеров. Вроде, все.
— От Каретника нет вестей?
— Ничего, товарищ Фрунзе. После гибели Павлова авиаторы боятся лететь. Два раза посылали аппараты в Джанкой, с донесениями. «Фарман» красвоенлета Гуляева только поднялся в воздух — и сразу два беляка! И откуда только взялись… Прижали к земле, изрешетили крыло, он и хлопнулся. Аппарат вдребезги, спасибо, сам живой… Другого, летчика Киша на «Эльфауге», — того, что без ноги летает, — догнали верстах в десяти к северу, над степью. Будто знали гады, что он взлетел!
— Тоже сбили?
— Никак нет. Стреляли впритирку, вроде бы, ракетами. Нарочно указывали — садись мол, мил человек, а то долетаешься! Он и сел, а куда деться? Не успел отойти от аппарата — ему на протезе ковылять трудно! — беляки обстреляли аэроплан с воздуха и сожгли. Тоже ракетами.
— Ракетами… — Фрунзе нахмурился. — Вот и комэск говорил, что предупредительный обстрел тоже был ракетами…
Евдокимов развел руками.
— Ну, хорошо. То есть, плохо, конечно. Связи по-прежнему нет?
— Так точно, нет! С утра замначсвязи убыл в Джанкой на автомобиле. Не успел на пять верст отъехать, прилетела какая-то хренотень: аэроплан — не аэроплан, крылья как у мельницы, но сверху и крутятся. На борту царский морской флаг, как на этих… гидропланах. Замначсвязи пальнул по хренотени из маузера, а оттуда в ответ вжарили из пулемета. И как ловко: никого не задели, а радиатор в решето! Пришлось назад, в Бахчисарай, на своих двоих шкандыбарить.
Может, верхоконных послать? — предложил Фрунзе. — Разными дорогами? Хоть один, а доберется…
— Уже послали, ждем.
В дверь постучали. На пороге возник красноармеец-телефонист.
— Товарищ комюж! — вид у бойца был слегка обалделый. — Из Севастополя телефонируют. Какой-то капитан Куроедов. Требует к проводу непременно вас, лично!
* * *
— И все же я не понял, кто вы такой?
Комюж не скрывал раздражения — трудно вести беседу, когда не ничего знаешь о собеседнике.
— Морской офицер? Служите во флоте Врангеля? Прибыли в Севастополь с Дальнего Востока? Или представляете Русский Экспедиционный корпус?
Вчера, на совещании штаба Южфронта были и такие предположения.
— Михаил Васильевич, давайте уважать секреты друг друга. Я ведь не спрашиваю, почему вы умолчали о переговорах с Дюменилем, когда докладывали Ленину и Троцкому?
Фрунзе поперхнулся.
— Но откуда… впрочем, ясно. В штабе ваш шпион?
— Все куда сложнее, Михаил Васильевич. И не рекомендую делать преждевременных выводов, все равно ошибетесь. Пока важно вот что: не надо пытаться войти в Севастополь. Поверьте, ничем хорошим это не закончится. Потерпите несколько дней, мы сами уйдем. А в Москву доложите, что попытка взять город силами Второй конной провалилась из-за трусости и измены махновцев. Валите все на Каретника, он уже ничего и никому не скажет.
Комюж насторожился:
— Вы утверждаете, что бригада товарища Каретника разбита, а сам он погиб? Вы в этом уверены?
В трубке раздался едкий смешок.
— «Товарищ», говорите? Таких «товарищей» надо в детстве давить, пока не выросли… Да. Уверен. Доложите господину Бронштейну — он отдельно порадуется. Да, и не стоит обвинять радистов в саботаже: они бы и рады связаться с центром, да связалка не выросла.
— Так эти помехи — ваша работа?
— Наша. Как и провод на Джанкой. И не советую гонять связные самолеты. Пока я отдал приказ не сбивать их, а сажать, но если ваши пилоты будут и дальше лезть на рожон — могу и передумать.
— Хотите лишить нас связи? — немного помолчав, спросил Фрунзе.
— Именно. И, кстати, подумайте — а так ли вам полезна сейчас эта связь? Поверьте, некоторая изоляция пойдет вам только на пользу. А то, знаете, снова начнут «крайне удивляться непомерной уступчивостью», требовать «взятие флота, и не выпускать ни одного судна». И вообще, «расправляться беспощадно». Оно вам надо?
Фрунзе потерял дар речи: беляк дословно цитировал депешу предСовнаркома! Хотя, если у них шпион…
Невидимый собеседник будто прочитал мысли комюжа:
— Повторяю, Михаил Васильевич, у меня нет источника в вашем штабе. Да и не нужен он мне, мы и так все про вас знаем. Как, кстати, и про господ Бронштейна, Ульянова и иных-прочих. Так что хватит гадать, и давайте договариваться.
III
Из записок А. Митина
«…последним аккордом драмы стал налет красной авиации: пять бипланов попытались забросать мелкими бомбами и ручными гранатами отходящую в сторону Севастополя колонну техники. Не ожидавшие такой наглости морпехи проворонили первый заход, и это стоило им троих легкораненых, разодранной осколками покрышки и поцарапанной брони. Второй заход встретили изо всех стволов, от «тридцаток», до юнкерских мосинок — три машины из пяти буквально испарились в шквале огня.
