— Ваш обожаемый Гумилев? — усмехнулся Адашев. — Вы плохо кончите, Шурочка. Романтики в наш век долго не живут.
Коля Михеев поднял задний борт «Опеля» и лязгнул задвижкой.
— Библиотека Морского собрания — это вам не жук чихнул! Тут до собачьей матери томов, лучшее в Крыму книжное собрание! И как мы все это впихнули в два грузовика — ума не приложу!
— Спасибо хранителю библиотеки, — хмыкнул Адашев. — ежели бы не он, так и гребли бы все подряд. А так, взяли, как велено, только то, что издано после Крымской войны! А дед-то какой колоритный, чисто гном из оперы Вагнера. Как там, у александрийца вашего?
— «Мне продавший их букинист,
Помню, был и горбатым, и нищим…
…Торговал за проклятым кладбищем
Мне продавший их букинист.»
Видите, барон, я тоже не совсем лапотный, порой стишки почитываю, и даже душещипательные!
— А этот старый гриб еще радовался, что мы раритетный фонд, восемнадцатый век, не тронули! — Штакельберг сделал вид, что не заметил подколки. — А зачем его брать, коли там, куда мы отправляемся, эти книги и так имеются?
— Прикусите-ка язык, барон! — Адашев шутливо ткнул Штакельберга у бок. — Я понимаю, начальство далеко, а все же не забывайте: «Об истинных целях операции — ни слова!»
— Так тут же нет никого? — озадаченный Штакельберг оглядел пустую улицу. — Кто услышит?
— Ладно, господа, заканчивайте этот декаданс, и поехали! — Михеев уже устроился в открытой кабине. — А вы, барон, извольте слезть на грешную землю и крутануть стартер! Да поскорее, нам еще в госпиталь надо заехать.
Адашев хмыкнул и заговорщицки подмигнул.
— Лямур! Свезло нашему Николу!
— Да, — печально вздохнул барон, перекидывая ногу через борт. — А моя Наденька, младшая Веретенникова, в восемнадцатом с родителями в Швецию уехала, а там замуж вышла. А старшая, Верочка, невеста, брата Кольки, земля ему пухом, в Стамбуле сейчас. Все война, будь она неладна…
Старший брат Штакельберга, тоже константиновец, весной погиб под Армянском.
— Ничего, барон! — Адашев похлопал приятеля по погону. — Мы вам на месте невесту сыщем, эдакую, знаете ли, тургеневскую барышню! Они там всякими эмансипэ не испорчены, будете, как говаривал папенькин денщик Федос, в полном бланманже!
II
Кача, школа военных пилотов
Эссен провел ладонью по теплому перкалю. Таких аппаратов — британских DH-9 — в Каче было два, и оба следовало забрать в первую очередь. Движки, не успевшие выработать ресурс, надежные бомбосбрасыватели, пулемет на поворотной турели — куда до них «Вуазенам» и «Фарманам», знакомым Эссену по 1916-му году.
— Отличная машина! Лучший легкий бомбардировщик своего времени, его потом в СССР скопировали — поликарповский Р-1!
— А вы, вижу, разбираетесь в авиации?
— Да, Реймонд Федорович, с детства интересуюсь. Модели клеил, гонял на симуляторах. «Ил-2», может, видели? Отличная игрушка, там управление совсем как…
Лейтенант вежливо кивал, делая вид, что внимательно слушает Собеседник надоел Эссену ужасно, и он трижды успел пожалеть, что поддался на уговоры и взял любопытного «научника» с «Адаманта» с собой в Качу. Хотя, надо признать: в авиации он разбирается неплохо.
— …а как переправить в Севастополь? Гидропланы можно посадить на воду в бухте, а эти? Разбирать и везти грузовиками?
Эссен так и собирался поступить, а потом прикинул, сколько для этого понадобится времени и рабочих рук. А ведь еще грузить моторы, запчасти, инвентарь из мастерских авиашколы…
— Вовсе нет… простите, опять запамятовал, как вас величать?
Энтузиаст авиации не заметил яда в голосе.
— Виктор Сергеевич, можно просто Витя. Если нужна помощь — только скажите, я умею, сам у байка движок перебирал!
Мысль казалась соблазнительной. Вручить энтузиасту французский ключ отправить в ангар, снимать мотор с раздербаненного «Фармана». До вечера провозится наверняка.
— Спасибо, Виктор, буду иметь в виду. Что до аппаратов — нет, здесь мы их разбирать не будем. Мы берем «Ньюпор», «Сопвичи», оба «Де Хевиленда» и «Спад», он тоже совсем новый. Остальное хлам, не стоят возни. Итого шесть колесных машин. Сейчас в городе расчищают посадочную площадку, на бульваре. Садимся, снимаем крылья, хвост, и в грузовик. А там и до порта рукой подать.
— Здорово! — восхитился Виктор. — А мне можно слетать? Вот, хоть на «Сопвиче», он же двухместный!
— Вы что, никогда не летали? — удивился Эссен.
— Летал, конечно. И на пассажирских, и на вертолете, даже на мотодельтаплане. Вот это действительно полет: сидишь, открытый всем ветрам, под ногами — пустота! А в лайнере, какой интерес? Будто в автобусе едешь. Потому и попросился с вами — всегда жизнь мечтал полетать на старинном самолете! Я видел в такие Англии на авиашоу, но там не катали…
«Может, так и сделать? — в отчаянии подумал Эссен. — Жора летит на «М-9» — вот и пусть забирает его с собой…
— Отчего бы и нет? А пока, Виктор, если вас не затруднит, помогите мотористу. Во-он он, возле ангара. Он вам скажет, что делать.
Молодой человек рысью бросился выполнять поручение. Подошедший Корнилович проводил его взглядом.
— Все-таки люди не меняются. — задумчиво произнес Эссен. — Вот на этом самом месте в четырнадцатом меня замучили реалисты. Приехали из города на экскурсию, а мне, как дежурному по школе, поручили их пасти. Через час я стал как бы половчее споткнуться и вывихнуть ногу, лишь чтобы избавиться от этой напасти…
Корнилович промолчал.
— Да, были деньки… Ладно, Жора, тогда, как договорились, сначала «эмки»? И, кстати, возьми с собой этого типа, а то он мне весь мозг вынес — так, кажется, говорят «потомки»?
Мичман шутки не принял.
— Реймонд Федорыч, должен вам сообщить… в общем, я остаюсь. Уж простите, но дальше — без меня.
Эссен ушам своим не поверил.
— Как же так Жора… Георгий Валерьянович? Ведь красные тут устроят террор… схватят вас — что им скажете?
— Выберусь как-нибудь, осмотрюсь, а там видно будет. Да вы не волнуйтесь, и «потомкам» передайте — я их секретов с собой не беру. Ну, а что в голове осталось — это, уж извините, мое…
Корнилович подобрал хворостину и стал с отсутствующим видом чертить в пыли какие-то загогулины. Эссен прокашлялся, чтобы скрыть волнение. А ведь не случись чехарды с Переносами, мичмана Корниловча, ждала бы служба в белом Черноморском флоте, французская эмиграция и сорок лет жизни на чужбине. А тут — вон оно как обернулось.
— Уговаривать, препятствовать не буду. Решил — значит, решил, не гимназист. И вот что…
Он сделал паузу.
