Эссен уже был здесь — полгода назад, в сентябре 1854-го. Тогда его М-5 сделала три круга над мачтами, села, подрулила Графской пристани. А он выбрался на белые, инкерманского камня, ступени и стал ждать, когда найдется смельчак, который первым подойдет к невиданному пришельцу.
Ничего, с тех пор севастопольцы привыкли к летучим машинам…
От борта фрегата оторвалось ватное облачко и поплыло по ветру. И еще, и еще — корабли сначала вразнобой, а потом, дружными залпами приветствовали долгожданного гостя. Эссен снизился до самых клотиков, пролетел вдоль линейной шеренги. Бортмеханик сдвинул дверь (пушечный рык сразу наполнил кабину) и, одну за другой стал выпускать сигнальные ракеты — красные, синие, белые. Одни лопались яркими звездами, другие повисали на парашютиках, третьи взлетали по дуге, волоча за собой хвост цветного дыма.
По исчерченной волнами глади побежала, волоча белопенный след, шустрая водомерка, оторвалась от воды и стала неторопливо набирать высоту.
Эссен пригляделся — на носу ясно различались цифры «37». Его бывший аппарат!
«Что ж, вот мы и дома?»
IV
Посыльное судно «Казарский»
— Товарищ Евгений, что ж это деется? Вроде, наш Севастополь, а не наш: и памятника потонувшим кораблям нет, и Минной стенки, и кранов! Мы ж утром только тута были? Куды ж все подевалось?
— Ты погоди. Тут такое дело, что без полуштофа не разобрать…
— Так и я говорю, товарищ Евгений! Вон и равелин и Графская пристань. А остальное где? И хреновины эти парусные откуда взялись?
— Ты, товарищ, не паникуй. Ты зубы сожми, и тверди, что главное — не терять решимости перед происками мировой буржуазии! Куда это годится — в тебя ни один беляк еще не пальнул, а ты уже в расстройство впадаешь? Какой из тебя тогда боец революции?
— Да ведь, товарищ Евгений, как жек не впадать, коли эдакие страсти? Они пушками своими бабахают — аж небо дрожит, дымина по всей бухте! Я мальцом еще, в заведении был, где оборона севастопольская представлена. Зал, понимаешь, круглый, а по стенам огромадная картина, навроде цирка шапито. Перед ней пушки из гипса, ядра понабросаны, мешки с корзинами, чучелы заместо мертвяков. И так похожи — меня холодный пот прошиб, до того страшно…
Я это к чему: на картине, в точности такие корабли, и тоже в дымах. Так то ж когда было, лет сто назад, али поболе! Может, мы померли, и нас черти морочат? Пропали мы, товарищ! Загубили нас ни за понюх табаку…
— А ну прекрати контрреволюционную агитацию, гад ползучий! А то не сдержусь и зубы тебе повыбиваю к едрене фене, а то и в штаб к Духонину определю со всей пролетарской нетерпимостью! «Браунинг» вот он, при мне, видал?! А раз видал — запоминай, сволота: нету никаких чертей на свете, это Карл Маркс ясно прописал. А ежели ты несогласный — значит, деревня дремучая и самый что ни на есть пособник!
Думаешь, меня не пробрало до самого ливера? Сказано — терпи, значит стисни зубы, штоб крошились, и терпи! Станет невмочь — руку до крови прокуси, а терпи! Потому, ты есть боец Революции, впереди у нас еще сражения с мировым капиталом, а ты, товарищ присягнул рабочему классу, и отступать от его дела не имеешь полного права!
На-кося, глотни, полегчает. И верь, паскуда: партия тебя не оставит, укажет верный путь! Ты сомнения прочь отбрасывай, а что тут творится, мы как-нибудь раскумекаем, ежели от партейной линии не будем отклоняться.
Главное, ведь что? Главное — твердая идейная платформа, а остальное мы гневно отметем, как чуждые происки. Правильно? А раз правильно — ну-ка еще глоточек, товарищ Митяй… за победу мировой революции!
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Из мемуаров Велесова
«…но довольно о хронофизических теориях. Каждый из «невозвращенцев» отрезал себя от предыдущей жизни, и вынужден будет начинать все заново. И лишь мне одному известно, что разлука на самом деле, будет не такой уж долгой: сколько там Груздев обещал, год? Хотя, возможно, и Фомченко в курсе — перед отъездом из Севастополя, он имел долгую беседу с Груздевым, о чем профессор почему-то предпочел умолчать. Об их встрече я узнал уже после отбытия кораблей, случайно — и крепко задумался…
Итак, по порядку. Фомченко занимал в Проекте крупный административный пост, но, по слухам, был не в фаворе у высокого начальства. Недаром его не включили в состав основной экспедиции, чего он (опять-таки, если верить слухам) упорно добивался. Но судьба решила по другому: аномальная Воронка, «Адамант» проваливается в прошлое, а генерал неожиданно оказывается самым старшим из «попаданцев» — и по званию и по должности.
Казалось бы — бери руководство экспедицией на себя! Но нет, он влезает в глупейшую свару, настраивает против себя всех и каждого, и в итоге, оказывается отстраненным от руководства: Кременецкий недвусмысленно запрещает членам команды сторожевика выполнять распоряжения генерала.
Щелчок по самолюбию, да какой! Фомченко на некоторое время замкнулся, но потом проявлять интерес к текущим событиям, понемногу втянулся в обсуждение дел, и в итоге, принял предложение Кременецкого и Зарина, став их представителем при штабе Меньшикова. А вот дальше начались странности. Почему Фомченко занял сторону Меньшикова в его неявном противостоянии с Великим Князем? Он не мог не видеть, что именно Николай Николаевич ближе других сошелся с «попаданцами». Почему в какой-то момент перестал информировать Кременецкого и Зарина о том, что происходит в штабе, ограничиваясь формальными сводками? И наконец, почему он, ни с кем не посоветовавшись, не дав объяснений кроме невнятной записки, принял решение остаться — и отбыл из Севастополя со своим новым покровителем? А тут еще и тайная беседа с Груздевым, о которой тот опять-таки, не удосужился никому сообщить?
И все это приобретает новый смысл, если вспомнить слова профессора о необходимости продолжать «воздействие». Как ни крути, тот для Фомченко прямое начальство; пусть Груздев и не военный, но в Проекте занимает одну из высших должностей, в курсе всех планов, наделен самыми широкими полномочиями.
Вывод — Фомченко действует по его указанию?
Я не стал делиться этими соображениями с Великим князем. Но тот и сам был встревожен неожиданным отъездом Меньшикова; от того, кто первым доложит Государю о состоянии дел в Крыму зависит многое, и Николая Николаевича отнюдь не радует то, что эта честь выпадет не ему.
Фомченко и Меньшиков отправились в столицу маршрутом: до Мелитополя, на Екатеринослав, потом через Курск, в Москву и оттуда по Николаевской железной дороге до Санкт-Петербурга. Маршрут небыстрый, зато поверенный; догнать их нечего и думать, а потому, посоветовавшись, мы приняли неожиданное и смелое решение…
Я назвал это решение смелым? Скорее уж — «наглое». Как иначе назвать прорыв одиночного корабля через турецкие проливы, Средиземным морем, мимо твердынь Мальты и Гибралтара, вокруг Европы, через английский Канал, в узости датских проливов, на Балтику, где пиратствует эскадра Нейпира?
