Судно, возглавлявшее колонну, маленький винтовой шлюп с оснасткой бригантины, попыталось удрать. Я ждал, что Перекомский расстреляет из семидесятипятимилиметровок, но тот плотоядно ухмыльнулся и отдал совсем другой приказ.
На полубаке залязгала якорная цепь; боцман со своими «куркулями» (так звали матросов палубной команды, здоровенных, привычных к тяжелым палубным работам) завозились возле шпиля. Цепь коротко протарахтела, с полубака донесся скрежет металла вперемешку с сочными матами — и я увидел, как якорь сполз вниз, разматывая цепь, и повис, задевая верхушки волн.
Это был запасной якорь, адмиралтейский, с Г-образным штоком и массивными, заостренными лапами. Я недоуменно поглядел на командира — что за странная выходка? — но тому было не до разъяснений. Перекомский выдернул из переговорной трубы кожаную затычку и скомандовал прибавить обороты. Звякнуло — вахтенный сдвинул ручки машинного телеграфа на «фулл спид», — и «Морской бык начал набирать ход.
Видимо, англичане решили, что мы идем на таран, и резко переложили руль. Слишком резко: паруса потеряли ветер, заполоскали, и судно сразу сбавило ход. А высоченный стальной форштевень уже вырастал над кормой…
Навстречу хлопнула какая-то мелочь, по ушам резанул визг рикошета, но было уже поздно: «Морской бык» принял чуть влево и слегка задел шлюп скулой. Раздался треск, полетели обломки досок, и лапа волочащегося на цепи якоря зацепила злополучное суденышко под корму.
Оно резко дернулось вперед, зарываясь носом, так что бурун, из-под форштевня захлестнул полубак до самой грот-мачты. «Морской бык» пер вперед, не снижая оборотов; здоровенный плавучий якорь, в который превратилась теперь беспомощная жертва, не заставил его даже рыскнуть на курсе. «Англичанин» тащился на цепи, заваливаясь на борт так, что планширь уходил в воду; корму задирало все сильнее, и нам с мостика был виден быстро вращающийся винт. Наконец дерево не выдержало, и якорь, выворотив изрядный кусок кормы, освободился из ловушки. При этом он на всю длину распорол бакборт, и шлюп, едва избавившись он железного «когтя», лег на бок и стал тонуть. Отчаянные вопли понеслись вслед «Морскому быку», но остатки британского каравана уже остались за кормой, в туманной мгле, слегка подсвеченной изнутри костром гибнущего фрегата.
(Позже я поинтересовался у Перекомского — как ему в голову пришла столь экзотическая идея? Оказывается, так англичане в 70-х годах 19-го века расправлялись с китайскими и малайскими джонками. А что? В чистом виде экономия боеприпасов, да и снасти потопленного суденышка на винт не намотаются.
Воистину, какою мерою мерите, такою и вам отмерено будет…)
Это были десятая и одиннадцатая наши жертвы. Первое судно под «Юнион Джеком» мы уничтожили показательно, в виду Гибралтарской скалы. Это был большой барк с коммерческим фрахтом; мы остановили его, выпустив по курсу полдюжины осветительных ракет, после чего высадили призовую партию и предложили команде спускать шлюпки. Благо, до берега, с которого бессильно пялились на нас пушки крепостных батарей, было не так уж и далеко. Груз оказался вполне мирным, судно шло в Марсель с генераль карго, но это не играло никакой роли. Британский флаг? Стало быть, не обижайтесь. Перекомский приказал сжечь несчастный барк прямо на глазах засевших в крепости англичан.
Из остальных семь тоже оказались торговцами, и лишь один — военным кораблем Ее Величества королевы Виктории. Мы не стали выяснять, куда шел фрегат «Эвридика» — вкатили два зажигательных с безопасной дистанции, и совсем было собрались перейти на осколочно-фугасные, как вдруг над «Эвридикой» взметнулся огненный столб. Взрыв был такой силы, что обломки находили потом на нашей палубе. Позже, из газет, мы узнали, что «Эвридика» везла груз артиллерийского пороха для гарнизона Мальты.
Итак, Канал позади. Дальше путь лежит к Датским проливам, и если адмиралу Нейпиру вздумается ловить нас там, или возле Готланда — что ж, пусть винит в этом только себя. Великий князь намерен еще до ледостава попасть в Кронштадт, и, уж конечно, не станет менять своих планов из-за подобной ерунды…
Что-то уж слишком я развоевался. Самоуверенность — штука хорошая, но в меру. Или вхожу в роль «Черного мстителя», как прозвали «Морской бык» европейские газеты?»
II
Севастополь и окрестности
— Сашенька меня прибьет, — волновался Михеев. — Мы еще третьего дня обещали заехать, и на тебе, только сейчас возвращаемся!
— Да не переживай ты, Никол… — лениво отозвался Адашев. — Мы же предупредили, что задержимся, даже записку отправили, с казачками. Ничего она тебе не сделает, разве что покапризничает слегка — так девицам без этого невозможно! Ты же не по ресторациям глаза заливал, а выполнял боевой приказ. Кто ж знал, что придется три дня гонять гололобых по горам?
Казачья полусотня с приданным ей бронеавтомобилем действительно обшарила все дороги и татарские села до самого Бахчисарая. Угнанное стадо нашли только к сегодняшнему утру. Увидав казаков, грабители похватали сабли и дедовские ружья. Казаки в ответ потянулись за карабинами, но тут на майдан выполз, фыркая мотором, «Остин», и у крымчаков вмиг пропал всякий энтузиазм. Они, правда, пытались спорить, визгливо орали, размахивали нагайками. Адашеву этот галдеж надоел, и он резанул поверх мазанок очередью из башенного "Максима". На этом дискуссия закончилась; уже через четверть часа казаки гуртовали овец и выгоняли их на пропыленную дорогу к Бельбеку.
«Остин» качнулся на ухабе, и Адашев чуть не вывалился наружу. Они ехали с откинутыми броневыми заслонками и дверцами: находиться в задраенной, провонявшей газойлем стальной коробке под жарким крымским солнцем было решительно невозможно.
— Вот доложимся, отпрошусь в город. — размечтался Михеев. — Может и вы, граф, со мной? Татьяна-то свет-Игнатьевна, наверное, свои прекрасные глаза выплакала — куда делся рыцарь на горячем броневике?
— Острите-острите, мон шер… — добродушно огрызнулся Адашев. — И, главное, не забудьте хоть ведро воды опрокинуть на свою трепетную личность, а то барышне от запахов газойля и трехдневного пота с портянками может и дурно сделаться!
— Можно подумать вы, граф, благоухаете лавандой! — огрызнулся Михеев. — Жаль, противогаза нет — самое оно, в обществе вашей светлости.
— Ладно, Никол, хватит зубоскалить, и поворачивайте. К Графской во-о-он по тому бульвару. Смотаемся на «Алмаз», примем душ, переменим платье. Ставьте броневик у колоннады, попросим во-он того жандарма приглядеть за нашей боевой колесницей.
* * *
Увы, план Адашева провалился в самом начале. Вместо нарядной алмазовской гички (трофей с «Фьюриеса»!) у ступеней из белого инкиерманского камня покачивался ярко-оранжевый катерок с «Адаманта». Сторожевик стоял на обычном месте, а вот «Алмаза» не было — лишь сиротливо прыгала в волнах бочка, за которую обычно заводили швартовые концы.
Состоявший при катере матрос, высоченный, стриженный под машинку парень в легкомысленной шапочке с козырьком и рубашке с короткими, выше локтя, рукавами, не обратил на юнкеров внимания. Он был занят — зубоскалил с черноволосой девицей, торговавшей сбитнем из огромного медного самовара. Второго видно не было: над дутым, словно пневматическая шина, бортом торчали только ноги, обутые в тяжелые армейские ботинки с рубчатыми подошвами.
