Неудивительно то, что подобные господа возносят хвалу кузену императора, принцу Наполеону, отличившемуся, как уверяют оппозиционные правительству газеты, при Альме. «La Gazette» и лояльная власти «Liberté» издателя Мило, наоборот клеймят еего, как предателя, желающего взорвать Вторую Империю изнутри — разумеется, за argent sale reçu du tsar Nicolas
[10]. Но это лишь подогревает симпатии к означенному деятелю и в парижских предместьях и среди студентов Сорбонны да завсегдатаев «политических» кафе, которые всегда числили себя в ненавистниках официальной прессы.
Я познакомиться в Париже с одной занимательной компанией. Молодой немец, судя по всему, военный моряк (что само по себе, согласитесь удивительно) и… кто бы Вы думали? Наша общая знакомая, петербургская «веселая вдовушка», Ефросинья Георгиевна Казанкова, племянница бессарабского набоба, графа Строганова. Как эта дама оказалась в Париже, да еще и во время войны (сам я прибыл туда инкогнито, с документами эльзасского дворянина) — мне неведомо. Впрочем, очаровательная Фро (ах, незабвенные вечера в Санкт-Петербурге, когда мы… впрочем, опущу слишком уж пикантные подробности), тоже путешествует под личиной итальянки, уроженки Венеции. В свиту ее (сия особа обзавелась свитой, словно какая-нибудь странствующая виконтесса времен Медичи) кроме упомянутого уже немца входят три типа весьма зловещей наружности. По-французски все трое понимают с пятого на десятое, говорят на скверном английском; госпожа Казанкова представила их, как уроженцев острова Барбадос. По-моему, это где-то в Вест-Индии. Однако, одна-две случайные обмолвки вселили в меня совершенную уверенность, что все трое выросли отнюдь не под пальмами, а наоборот, под родными осинами.
Но вернемся к страстям, раздирающим столицу Второй Империи. Утренние газеты перепечатали сообщение: два блиндированных военных судна новейшей постройки отправлены для бомбардировки Одессы. Вокруг этих кораблей, одетых в непробиваемую для бомб и ядер броню, шумихи поднято не меньше, чем при строительстве пирамид (если, конечно, во времена фараонов были газеты). А потому, особенное негодование парижан вызывает то, что эти корабли, весьма дорого стоившие казне и на которые возлагается столько надежд, отданы под начало командира британской эскадры! О крымском предательстве англичан здесь кричат из каждого раскрытого окна, на любом тротуаре, со страниц всех печатных изданий.
На третий день пребывания в Париже я увидел на улицах солдат Национальной гвардии и полевые орудия. Нет, не зря злые языки болтают, что барон Осман второй год перекраивает парижские улицы в широкие бульвары вовсе не ради нарядных перспектив, а единственно для того, чтобы облегчить артиллеристам расстрел очередного мятежа. Пока еще до баррикад не дошло, но судя по тому, как множатся возмущенные толпы, ждать осталось недолго. Все мои здешние знакомые в один голос говорят, что повеяло сорок восьмым годом, и кому, как не Вам, мой драгоценный друг, понимать, что это означает…»
От составителей: Письмо, как установлено исследованиями проф. Ветровского, принадлежит перу Е. И. Ламанского, состоявшего, как и Анненков, в комитете Литературного фонда.
II
В море близ Одессы
Минный крейсер «Казарский»
Из трубы клубами валил жирный угольный дым. Пелена его разрывалась, дымные клочья уносило за корму, и было видно, как они низко стелились по волнам. Минный крейсер, накренившись на правый борт, описывал циркуляцию на «полном вперед». Иконников оглянулся. Минеры возились у аппарата; у кормового орудия, стоял с биноклем в руках лейтенант Климов. Форштевень с глухим шипеньем резал воду, ритм винтов отдавался в подошвы биением великанского сердца.
«Почему французы не стреляют? Дистанция всего ничего, миля с четвертью. Тьфу, пропасть, все время вылетает из головы, что здесь за пушки…»
Что ж, тем лучше. Иконников склонился к дальномеру. В стеклянном кружке скачками понеслась тусклая вода, мелькнул и пропал низкий борт броненосной батареи. Удержать ее в поле зрения было нелегко, мешала тряска. Иконников оторвался от дальномера, вскинул «Цейсс». Далеко за линией чужих кораблей проступил в рассветной мгле высокий берег, и на его фоне чернели бесчисленные мачты в Практической гавани.
На Черном море все обожают Одессу, подумал Иконников. Молиться готовы на ее нелепую лестницу, каштаны, бронзового идола в дурацкой тоге. Сам он терпеть не мог этот городишко, с его вечной вонью жареной рыбы, пылю, суетой, кофейнями, греками, лапсердачными евреями, бессарабскими селянами в постолах и соломенных шляпах. Один сплошной привоз: жулье, ворье, потаскухи, гешефтмахеры в несвежих манишках, с черными от грязи ногтями, липкий местечковый говорок, которого век бы не слышать. А уж шуточки — за каждую так и заехал бы по зубам…
Но сейчас это не имеет никакого значения.
«Близко, мать их так! Четверть часа такого хода — и англичане начнут бомбардировку…»
— Машинное, держать обороты! Салотопов, на дальномер!
— Господин лейтенант! — раздался мальчишеский голос. Юнкер Штакельберг.
— С «Котки» передают — пустили торпеду, видели попадание, взрыва нет. Запрашивают указаний.
Иконников в сердцах выматерился. Как же, попадание! Влупили в белый свет, как в копеечку!
А может, и правда? У них не было времени толком проверить торпеды. Черт знает, сколько они пролежали на минных складах в Севастополе? Вполне могло и не сработать…
Теперь гадать поздно. Из двух торпед осталась одна, та, что лежит в аппарате «Казарского». Их малокалиберками эскадру не остановить, особенно это броненосное корыто. Древность, конечно, вроде североамериканской «Виргинии», но на дистанции в полторы мили, пожалуй, выдержит…
И в этот момент плавучая батарея окуталась клубами дыма. Мгновением позже до мостика долетел низкий рык, вода вокруг минного крейсера вскипела от падающего чугуна.
«Хорошо стреляют, черти! С первого залпа, считай, накрытие. Сколько у них время перезарядки — минута, полминуты? А, черт, не помню…»
— Правая на реверс!
Иконников отпихнул плечом рулевого и сам стал к штурвалу.
— Обе полный вперед!
Он бросал корабль из стороны в сторону; батарея снова ударила залпом, прямо по носу выросли низкие всплески. Отвратительно взвизгнуло над головой, сзади послышался мокрый шлепок, будто кусок сырого мяса с размаху бросили на железный стол. Лейтенант обернулся: рулевой, с которым они поменялись местами, валялся в луже крови, конечности его мелко подергивались.
Можно было пустить торпеду и с полутора миль, и с двух, не подставляясь под ядра. Но тогда и вероятность промаха вырастет многократно. Иконников не обольщался насчет выучки своей команды.
А торпеда всего одна. Промахнуться никак нельзя, вот и приходится рисковать…
— У аппарата, товсь!
Минер завертел штурвальчик, вскинул руку — «готово».
