Оказавшись в Берлине, я приобрел у разносчика свежий выпуск «Berliner Börsen-Courier» (здесь эта публика ведет себя сдержанно, не вопит, не выкрикивает заголовки новостей.) И, о ужас! — на первой полосе огромными буквами:
«Убийство барона Джеймса Ротшильда в Париже!»
«Меткий выстрел с огромного расстояния!»
«Убийца не найден!»
«Вылазка анархистов или кровавая рука царя Николая?!»
Я сидел, как громом пораженный, а придя в себя, отдал распоряжения к отъезду. Со стыдом признаюсь, что поддался панике: утром из Вены ждали Соломон Ротшильд, и я ни на секунду не сомневался, что он свяжет мою поездку в Париж с убийством своего брата.
Я покинул Берлин вечером того же дня, и всю дорогу до Варшавы, где я и пишу это письмо, меня неотступно преследовала мысль: каким образом очаровательная Фро связана с этой темной историей? А в том, что она с ней связана, я нисколько не сомневаюсь…»
От автора: Письмо Ламарского было изъято при перлюстрации в июне 1855 г.; на записке стоит собственноручная виза начальника III отд. собственной Е.И.В канцелярии генерал-майора Дубельта.
II
Париж.
Особняк в квартале Марэ.
«…Луи Бонапарт представляет собою вульгарную, пустую, ходульную, ничтожную личность. Он любит блеск, помпу, султаны, позументы и галуны, громкие слова, громкие титулы, всякие погремушки власти. Ему безразлично, что его презирают, ему достаточно видеть почтительные лица.
Будь этот человек на заднем плане истории, он бросил бы на нее тень, на первом плане он выступает грязным пятном.»
— Автор этого памфлета просто вульгарен! — женщина брезгливо бросила отшвырнула брошюр. — Как можно поносить человека столь бессовестно, пусть вы и недовольны его политикой?
— Зря вы так, Ефросинья Георгиевна! — насупился Карел. — Замечательный писатель, а что слегка пафосен — так время было такое. Зато как сочно описывает! Я в шестом классе, прочитал в «Отверженных» про парижскую клоаку — потом ночью снились сводчатые тоннели, плесень на стенах и все такое. Однажды даже кошмар приключился: будто тону в грязи в подземном тоннеле. Так на мои вопли пол-корпуса сбежалось! Это в спортивном лагере было. — пояснил он, в ответ на недоуменный взгляд Белых. — Меня потом даже невропатолог поверял.
— И, что, признал шизофреником? — с интересом осведомился Змей. Он, вооружившись любимым ножом, резал бечевки на пачках.
— Нет, предложил вместо Гюго читать «Незнайку на Луне». Сказал, психика крепче будет. Но я все равно читал, и даже решился как-то залезть в дождевую канализацию.
— Ну и как, понравилось?
— Да чему там нравиться? Плесень, крысы, вонища, дерьмо под ногами. Все, как у Гюго, только вместо кирпичной кладки бетон. Трупов в жиже, правда, не находил…
Фро передернуло.
— Трупы в канализации? Что за мерзости вы рассказываете! Вот и видно, что этот ваш… — она перевернула брошюру, -..ваш Виктор Гюго лучше всего разбирается в подобных мерзостях! И с чего вдруг Великому князю вздумалось заказать эту писанину именно ему?
— Вы неправы, мадам. — вступил в разговор Белых. — Виктор Гюго замечательный литератор, странно, что вы о нем не слышали. Есть у него роман из средневековой жизни — «Собор парижской богоматери». Поспрошайте по книжным лавкам, вам понравится. У нас из него даже мюзикл сделали…
— «И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобо-о-ой!» — страдальчески провыл он.
— Фу, какая пошлость! — Фро аристократически сморщила носик. — Такие вирши — в самый раз для приказчиков и кухарок. И к тому же, Жорж, я не раз говорила: взрывы и стрельба губительно отразились на ваших музыкальных способностях.
— Это точно, — хмыкнул Вий, отрядный бард. — Командиру мамонт на ухо наступил.
Белых сделал вид, что не расслышал подколки.
— Так вот, книжицу эту, «Наполеон малый», Гюго написал сам, не по заказу. В Франции-то эта книга под запретом. Великий князь через нашего посланника в Британии (Гюго сейчас в изгнании, на острове Гернси) испросил позволения напечатать в Брюсселе большой тираж, десять тысяч экземпляров. Чтоб уж всем хватило.
Каплей кивнул на штабеля пачек, загромоздившие прихожую. Вчера они перекидали их из пароконного фургона в особняк, а с утра за «товаром» уже стали приходить люди — студенты, владельцы книжных лавочек, репортеры парижских газет. Белых давал, сколько унесут и денег за товар не спрашивал.
_ Не ожидалль от рюсский гроссер кньяз такой шляухяйт… коварстффо. — произнес Лютйоганн. Он говорил медленно, с паузами, но теперь его хотя бы можно было понять с первого раза. За последние несколько месяцев бывший кайзеровский подводник изрядно подтянул свой русский.
— Согласна с вами, герр офицер! — кивнула Фро. — Распространять в чужой стране площадные памфлеты, чтобы настраивать подданных против правителя — неужели Государь одобрил такую низость?
Вий, услышав эти слова, хохотнул. Белых исподтишка показал ему кулак.
— Не думаю, что Николай Павлович в курсе. Памфлеты — целиком затея Велесова. Видите ли, мадам, в наше время было такое понятие — «информационная война». Возможно, с вашей точки зрения это не очень-то… безупречно в плане морали, зато дает результаты. Позвольте, я вам объясню…
III
Париж, площадь Бастилии.
— А где ист театр? — недоуменно спросил Лютйоганн. — Это вокзальна вонфлехер… площатть, нихьт ваар
[12]?
— Герр обер-лейтенант забывает, какой сейчас год. Наверное, ни театр, ни вокзал еще не успели построить.
— Если верить Ламарскому, парижская контора Ротшильда здесь. — Белых указал на особняк с колоннами — Тот дом, к которому подъехал фиакр.
Может, это Ротшильд и есть? — спросил Гринго. Взгляд у него заострился, будто он щурился на вылезавшего из экипажа господина в окуляр оптики.
— Чтобы первый банкир Франции ездил в такой таратайке? Это как если бы Сорос раскатывал по Нью-Йорку в «Тойоте Камри». Да и рановато еще… что там говорил ваш питерский знакомый, Ефросинья Георгиевна?
— Ротшильд приезжает в контору банка в восемь-тридцать утра. Минута в минуту.
— Сейчас без четверти восемь. Не хотелось бы отсвечивать на площади целыз полчаса. И так на нас поглядывают с подозрением. Вон тот ажан только что косился…
— Пуалю — поправила Фро. — В Париже полицейских называют «пуалю», курица — из-за того, что управление полиции стоит на месте старого птичьего рынка.
— Да хоть петухи! — хохотнул Карел. — Лишь бы до нас не домотались.
