— А что это он так легко нам все выкладывает? — с подозрением осведомился Змей. — А, ежели мы хотим этого Боске грохнуть?
Фро не успела перевести, как юный трубочист энергично замотал головой:
— Он не верит, что вы полицейские шпики, потому что убили того господина в карете. Говорит — это важный банкир, ездит во дворец Тюильри и его охраняют жандармы. А раз вы его убили — значит, вы за народ и против власти! Он сначала вас испугался, а теперь все понял и не боится. Говорит — он, как и все савояры, будет помогать людям на баррикадах против полиции и солдат!
— Тоже мне, Гаврош… — буркнул Змей. — Слышь, командир, а может он отведет нас туда по крышам? Осмотримся, прикинем, что к чему? Ефросинья Георгиевна, переведите, что мы не шпики, а наоборот, хотим, помочь!
Белых уже принял решение:
— Ефросинья Георгиевна, объясните этому борцу с тиранией, что от него требуется. Вы с Гансом остаетесь на базе, Вий проследит. И даже слушать не желаю! — упредил он протестующий возглас Фро. — Переводите лучше статейки, я там пометил в газетах. Вернусь — изучу. Остальным готовиться — гранаты, дымы, МОНки, все дела. Гринго — пулемет. Через тридцать минут выдвигаемся.
III
Париж, предместье Сент-Антуан
— Снарк, я Змей, чисто!
— Змей, Гринго, внимательнее. Возможен обходной маневр по переулку!
— Хрен им, а не обходной маневр! Мы в подворотнях МОНок понатыкали, кровью умоются.
— Отставить пачкотню в эфире! Змей, Карел, выполнять приказ!
— Я Змей, понял.
— Снарк, я Гринго, понял…
Белых отпустил рацию.
— Ну вот, за тылы баррикады можно не беспокоиться. С первой попытки там точно никто не пройдет.
— Еще бы — такими плотными построениями! — хмыкнул Карел. — Фарш…
Они лежали на гребне черепичной крыши, за невысоким бордюром. Сам Белых, главстаршина Артеньев, он же «Карел», лучший пулеметчик группы, и малыш Мишо. Ученик трубочиста, ставший из добровольного соглядатая, проводником, притаился за кирпичной трубой и с восторгом наблюдал за происходящим.
С крыши баррикада была видна, как на ладони. Беспорядочная с виду груда домашней мебели, досок, перевернутых фиакров, тележек, омнибусов, фонарных столбов, наполненных землей корзин, перегораживала улочку примерно на уровне второго этажа. С тыльной стороны баррикады были устроена своего рода галерея, поднявшись на которую защитники могли вести огонь по атакующим.
Первые два штурма защитники баррикады отбили сравнительно легко, не допустив ни одного солдата ближе, чем на двадцать шагов к заграждению. Третий вообще оказался каким-то идиотским: Белых не представлял, кому пришло в голову бросить на баррикаду роту драгун в конном строю, но искренне надеялся, что автор этой идеи сам лег под пулями. В противном случае, любой командир самолично пустил бы его в расход, не доводя дело до трибунала. За явное пособничество врагу.
Мостовая перед баррикадой была усеяна людскими и конскими телами. Стонали раненые; некоторые пытались ползти назад. Тогда из-за угла высовывался штык с насаженным на него солдатским кепи; двое смельчаков на карачках, прячась за убитыми лошадьми, выбирались навстречу несчастным, подхватывали, волокли в укрытие. С баррикады по ним не стреляли — надо полагать, берегли боеприпасы. Хотя, прикинул Белых, может, кто-то из лидеров восставших сообразил, что раненый неприятельский солдат куда полезнее убитого — во-первых, надо отвлекать людей на эвакуацию, а во-вторых, стоны и крики, полные мучительной боли отличнейше деморализуют личный состав.
От баррикады до Т-образного перекрестка, откуда наступали национальные гвардейцы, было шагов двести. В теории, пуля из гладкоствольного капсюльного ружья (у защитников были и кремневые мушкеты), могла поразить цель и на большем расстоянии. Но на практике, огонь защитников, редкий и неточный, представлял опасность шагов с полутораста, не дальше. А потому, атакующие могли беспрепятственно выстраиваться в конце переулка.
Что-то на этот раз они не торопятся, подумал Белых. Может, командиру атакующих надоело, наконец, гробить людей в лобовых штурмах, и он пустил пару взводов в обход? Тогда баррикаде конец — с тыла ее прикрывает едва полдюжины стрелков, засевших за перевернутым омнибусом. Это не считая Гринго со Змеем, о которых защитники, ясное дело, не знают…
До сих пор спецназовцы не сделали ни единого выстрела. Повстанцы и сами справлялись — три атаки, включая наскок кавалерии, отбиты одна за другой; правительственные войска положили понапрасну не менее полусотни человек. Потерь у мятежников Белых не заметил — разве что десяток раненых, из которых половина осталась в строю. Между защитниками сновали девицы с кувшинами, бутылками, мотками бинтов — их заготавливали рядом, прямо на мостовой, за афишной тумбой, отдирая от штуки полотна узкие полосы. "Трехсотых" сносили в кабачок, вывеска которого виднелась в десяти шагах за завалом. Судя по всему, там располагался штаб повстанцев, предместья Сент-Антуан. Дверь кабачка то и дело пропускала людей в студенческих шарфах, рабочих блузах, девиц, до самых глаз укутанных в накидки — похоже, с координацией действий у лидеров восстания все было в порядке.
За спиной затрещала черепица, Белых перекатился на бок, поднял автомат, и с досадой выругался.
— Япона ж мать, кому было сказано — сиди за трубой и не высовывайся!
Малыш Мишо залопотал, тыкая пальцем то в замызганную листовку, то вниз, в худощавого человека в широкополой шляпе, отдававшего распоряжения у входа в «штаб».
— Значит это и есть тот самый Боске? — понял Белых. — Юный трубочист утвердительно закивал и снова затрещал по-французски. — Та понял я, понял, спасибо…
Он отполз за трубу. Там, в кирпичном парапете, ограждающем крышу, был проделан проем для стока дождевой воды. Через него можно было рассматривать тылы баррикады, не рискуя быть обнаруженным.
Спецназовец поднял автомат и поймал фигуру в оптику. Малыш Мишо тревожно дернулся, но Белых успокоительно потрепал его по плечу — «ничего не сделается с вашим драгоценным Боске!» Командир повстанцев, бледный молодой человек лет двадцати пяти, с длинными, до плеч волосами, вооруженный коротким кавалерийским ружьем, энергично размахивал руками. Защитники баррикады, подчиняясь его командам, разбегались по своим местам.
Пискнула рация.
— Снарк, я Карел. Глянь, что они там приволокли!
Белых ужом отполз на прежнее место, откуда переулок просматривался до самого перекрестка. Все ясно — среди неприятельских офицеров нашелся некто, возомнивший себя Бонапартом. Это ведь он додумался применить в уличных боях артиллерию? На перекресток одну за другой, выкатили три пушки на высоких, по плечо человеку, колесах. С баррикады вразнобой захлопали выстрелы, но артиллеристы, казалось, их не замечали. Ясно, слишком далеко… Номера ворочали хоботы лафетов, подносили заряды и ловко орудовали прибойниками.
