Клеменс достаточно сильно ударил его по руке.
– Да, – успокоился Хичкок, потирая руку, внимательно осматривая ее и массируя. – Ты был здесь. Всего какую-то долю секунды. А теперь я не знаю, здесь ли ты.
– Скоро увидимся, – бросил на ходу Клеменс и поспешил за врачом.
Зазвенели звонки сигнализации тревоги. Один, второй, третий. Ракета вздрогнула, словно кто-то дал ей основательного пинка. Послышался неприятный сосущий звук, какой издает пылесос. Клеменс услышал крики и втянул в себя разреженный воздух, который со свистом проносился мимо его ушей. Вскоре стало пусто в носу, опустели легкие. Ноги Клеменса стали ватными. Но тут же свист уходящего воздуха прекратился.
– Метеорит! – крикнул кто-то.
– Брешь заделана, – послышался ответ.
Так оно и было. Наружное аварийное устройство «паук» уже сделало свое дело, наложив горячую металлическую заплату на дыру в корпусе ракеты и накрепко приварив ее.
Клеменс слышал чей-то несмолкающий голос, потом крик и побежал по коридору, уже снова наполнявшемуся свежим неразреженным воздухом. Взглянув на перегородку, он увидел свежую заделанную дыру и обломки метеорита на полу, словно куски сломанной игрушки. В сборе были все: капитан, врач и члены команды. На полу лежал Хичкок. Закрыв глаза, он выкрикивал снова и снова:
– Он пытался убить меня! Он пытался убить меня!
Его подняли и поставили на ноги.
– Это не должно было случиться, – твердил Хичкок. – Такого не должно быть, разве я не прав? Он целился в меня. Почему он это сделал?
– Все в порядке, Хичкок, все в порядке, – успокаивал его капитан.
Доктор в это время перевязывал небольшой порез на руке Хичкока. Тот, подняв голову, встретил взгляд Клеменса.
– Он хотел убить меня, – объяснил он другу.
– Я знаю, – успокоил его Клеменс.
Прошло семнадцать часов. Ракета продолжала полет.
Клеменс зашел за перегородку и стал ждать. Теперь лишь капитан и психиатр были с Хичкоком. Он сидел на полу, поджав к груди ноги и крепко обхватив их руками.
– Хичкок! – окликнул его капитан.
Молчание.
– Хичкок, послушайте меня, – попытался в свою очередь психиатр.
Заметив Клеменса, они обратились к нему:
– Вы его друг?
– Да.
– Вы готовы нам помочь?
– Если смогу.
– Это все проклятый метеорит, – буркнул капитан. – Если бы не он, ничего бы с ним не произошло.
– Рано или поздно это произошло бы все равно, – заметил психиатр. – Попробуйте поговорить с ним, – обратился он к Клеменсу.
Клеменс медленно подошел к Хичкоку и, склонившись над ним, легонько потряс его за руку:
– Эй, Хичкок, очнись!
Молчание.
– Это я, Клеменс, – попробовал он снова. – Смотри, я здесь.
Он похлопал Хичкока по руке. Потом стал массировать его застывшую в напряжении шею, спину, склоненную к коленям голову. Он взглянул на психиатра, тот лишь тихонько вздохнул. Капитан пожал плечами.
– Шоковая терапия, доктор?
Психиатр кивнул.
– Начнем через час.
«Да, – подумал Клеменс, – выведение человека из шокового состояния. Дайте ему порцию джазовой музыки, помашите перед его носом бутылкой со свежей хлорофилловой настойкой или вином из одуванчиков, постелите под ноги ковер из зеленой травы, разбрызгайте в воздухе духи “Шанель”, подстригите ему волосы, обрежьте ногти, приведите ему женщину, кричите и топайте на него ногами, раздавите его и поджарьте на электричестве, заполните все мучающие его разрывы и бреши, но как быть с доказательствами? Способны ли вы все время представлять их ему так, чтобы он в них поверил? Вы не можете занимать внимание ребенка погремушкой или свистком каждую ночь в течение тридцати лет. Когда-то надо остановиться. Но когда вы сделаете это, он снова будет для вас потерян, если, конечно, вы для него вообще существуете».
– Хичкок! – крикнул Клеменс так громко, как только мог, в полном отчаянии, словно сам стоял на краю пропасти. – Это я, твой друг! Эй, очнись!
Клеменс повернулся и вышел при полном молчании остальных.
Двенадцать часов спустя снова раздался сигнал тревоги.
Когда все сбежались и топот ног затих, капитан все объяснил:
– Хичкок, воспользовавшись тем, что остался один, надел скафандр и вышел в космос. Один.
Клеменс, часто моргая, силился увидеть в огромном стекле иллюминатора расплывающиеся пятна звезд и далекую густую темноту космоса.
– Теперь он там, – наконец промолвил он.
– Да. Где-то в миллионе миль от нас. Нам теперь его не найти. Я сразу понял, что он там, когда услышал, что на пульте заработало радио и раздался его голос. Он разговаривал сам с собой.
– Что он говорил?
– Что-то вроде: «Нет никаких теперь ракет. Никаких. И людей тоже во всей Вселенной. Да и не было их. Никаких деревьев и прочих растений и никаких звезд». Вот что он говорил. Потом то же самое начал говорить о своих руках и ногах. Никаких, мол, рук у него нет и не было никогда. «Никаких ног. Где доказательства, что они у меня были? Да и тело тоже. Ни губ, ни лица, ни головы у меня нет и не было. Только космос, только брешь, разрыв…»
Все молча смотрели в иллюминатор на далекие холодные звезды.
«Космос, – думал Клеменс. – Хичкок по-настоящему любил космос. Пустота сверху, пустота снизу и огромная зияющая пустота посередине, а в ней Хичкок, падающий вниз через это ничто навстречу то ли ночи, то ли утру…»
Кошки-мышки
[15]
В первый же вечер любовались фейерверком, пожалуй, эта пальба могла бы и напугать, напомнить вспышки не столь безобидные, но уж очень красивое оказалось зрелище, огненные ракеты взмывал и в древнее ласковое небо Мексики и рассыпались ослепительно белыми и голубыми звездами. И все было чудесно, в воздухе смешалось дыхание жизни и смерти, запах дождя и пыли, из церкви тянуло ладаном, от эстрады – медью духового оркестра, выводившего медлительную трепетную мелодию «Голубки». Церковные двери распахнуты настежь, и казалось, внутри пылают по стенам гигантские золотые созвездия, упавшие с октябрьских небес: ярко горели и курились тысячи и тысячи свечей. Над площадью, выложенной прохладными каменными плитами, опять и опять вспыхивал фейерверк, раз от разу удивительней, словно пробегали невиданные кометы-канатоходцы, ударялись о глинобитные стены кафе, взлетали на огненных нитях выше колокольни, где мелькали босые мальчишечьи ноги, – мальчишки подскакивали, приплясывали и без устали раскачивали исполинские колокола, и все окрест гудело и звенело. По площади ме тался огненный бык, преследовал смеющихся взрослых и радостно визжащих детишек.
