– До скорого, Холлис! – чуть слышно донесся голос Стоуна. – До скорого!
– Счастливо! – за тридцать тысяч миль крикнул Холлис.
– Не смеши, – сказал Стоун и исчез.
Звезды сомкнулись вокруг.
Теперь все голоса угасали, каждый уносился все дальше по своей кривой – одни к Марсу, другие за пределы Солнечной системы. А он, Холлис… Он поглядел себе под ноги. Из всех только он один возвращается на Землю.
– До скорого!
– Не расстраивайся!
– До скорого, Холлис… – Голос Эплгейта.
Еще и еще прощания. Короткие, без лишних слов. И вот огромный мозг, не замкнутый больше в единстве, распадается на части.
Все они так слаженно, с таким блеском работали, пока их объединяла черепная коробка пронизывающей пространство ракеты, а теперь один за другим они умирают; разрушается смысл их общего бытия. И как живое существо погибает, едва выйдет из строя мозг, так теперь погибал самый дух корабля, и долгие дни, прожитые бок о бок, и все, что люди значили друг для друга. Эплгейт теперь всего лишь оторванный от тела палец, уже незачем его презирать, противиться ему. Мозг взорвался – и бессмысленные, бесполезные обломки разлетелись во все стороны. Голоса замерли, и вот пустота нема. Холлис один, он падает.
Каждый остался один. Голоса их сгинули, как будто Бог обронил несколько слов, – и недолгое эхо дрогнуло и затерялось в звездной бездне. Вот капитан уносится к Луне; вот Стоун среди роя метеоритов; а там Стимсон; а там Эплгейт улетает к Плутону; и Смит, Тёрнер, Андервуд и все остальные – стеклышки калейдоскопа, они так долго складывались в переменчивый мыслящий узор, а теперь их раскидало всех врозь, поодиночке.
«А я? – думает Холлис. – Что мне делать? Как, чем теперь искупить ужасную, пустую жизнь? Хоть одним добрым делом искупить бы свою подлость, она столько лет во мне копилась, а я и не подозревал! Но теперь никого нет рядом, я один – что можно сделать хорошего, когда ты совсем один? Ничего не сделаешь. А завтра вечером я врежусь в земную атмосферу.
И сгорю, – подумал он, – и развеюсь прахом над всеми материками. Вот и польза от меня. Самая малость, а все-таки прах есть, и он соединится с Землей».
Он падал стремительно, точно пуля, точно камешек, точно гирька, спокойный теперь, совсем спокойный, не ощущая ни печали, ни радости – ничего; только одного ему хотелось: сделать бы что-нибудь хорошее теперь, когда все кончено, сделать хоть что-то хорошее и знать: я это сделал. Когда я врежусь в воздух, я вспыхну, как метеор.
– Хотел бы я знать, – сказал он вслух, – увидит меня кто-нибудь?
Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:
– Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!
Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки над Иллинойсом.
– Загадай желание, – сказала мать. – Загадай скорее желание!
Другие времена
[4]
Услышав новость, все они повыскакивали из ресторанов, кафе и отелей и уставились в небо. Они воздевали вверх свои черные руки над упорно следившими за небом просветлевшими глазами. Стояли с открытыми ртами. На протяжении тысяч миль в маленьких городках в тот жаркий полдень стояли черные люди, отбрасывая короткие тени, и смотрели вверх.
На своей кухне Хэтти Джонсон накрыла крышкой кипящий суп, вытерла тряпкой свои тонкие пальцы и тихо направилась на заднее крыльцо.
– Ма, иди сюда! Эй, ма, иди скорей, а то пропустишь!
– Мама, эй!
Три негритенка кричали, пританцовывая в середине пыльного дворика. Они то и дело нетерпеливо поглядывали на дверь дома.
– Иду, иду, – сказала Хэтти, отворяя сетчатую дверь. – Откуда до вас дошли эти слухи?
– От Джонов, ма. Они говорят, что приближается ракета, первая за все двадцать лет, и белый человек в ней!
– Что такое «белый человек»? Я никогда такого не видел.
– Увидите, – сказала Хэтти. – Обязательно увидите.
– Расскажи нам о нем, ма. Расскажи, как это было у тебя.
Хэтти нахмурилась:
– Ну, было это давно. Я тогда еще маленькой девочкой была. Это произошло в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году.
– Расскажи нам о белом человеке, мам!
Она прошла во дворик и стояла там, глядя в чистое голубое марсианское небо с легкими марсианскими облаками на нем и на далекие марсианские горы, изнывающие в марсианском пекле.
Она наконец произнесла:
– Ну, во-первых, у них белые руки.
– Белые руки! – радовались мальчишки и хлопали друг друга по плечам.
– У них белые руки!
– Белые руки! – оглушительно орали ребятишки.
– И белые лица.
– Белые лица! Это правда?
– Белые – вот такие, ма? – И самый маленький из них бросил себе в лицо горсть пыли и зачихал. – Такие, да?
– Гораздо белее, – мрачно ответила Хэтти и стала снова смотреть в небо. В глазах ее читалась тревога, будто она ожидала увидеть там, наверху, ливень с грозой, и то, что их не было, беспокоило ее. – Идите-ка лучше в дом.
– О, ма! – Они с недоверием глядели на нее. – Мы же должны увидеть, ей-богу, должны! Ничего ведь не случится, верно?
– Не знаю. Просто мне кажется – так будет лучше.
– Мы очень хотим увидеть корабль и потом, если можно, побежим в порт и посмотрим на белого человека. Какой он, ма?
– Не знаю, ничего я не знаю, – в раздумье говорила она и качала головой.
– Расскажи нам еще что-нибудь о нем!
– Ладно уж. Белые люди живут на Земле, откуда прибыли сюда и все мы двадцать лет тому назад. Мы тогда просто взяли и сбежали, и прилетели сюда, на Марс, и осели здесь, построили города и вот живем. Мы теперь уже марсиане, а не земляне. И за все это время ни один белый человек не прилетал к нам. Такая вот история.
– А почему они не прилетали, ма?
– Да потому… Сразу после того как мы отправились сюда, на Земле разразилась атомная война. Страшная война, они без конца бомбили друг друга. И они забыли про нас. А когда через несколько лет военные действия прекратились, у них не осталось ни одной ракеты. Вот до недавнего времени они и строили их. Видно, теперь, спустя двадцать лет, они летят проведать нас. – Она молча посмотрела на детишек и затем, направляясь куда-то, сказала: – Вы меня тут подождите, я схожу к Элизабет Браун, в конец улицы. Обещаете никуда не уходить?
– Не хотелось бы, да уж ладно.
– Вот и хорошо. – И она побежала вниз по дороге.
К Браунам она прибежала как раз вовремя – все семейство загружалось в их огромную машину.
