За шумом уличного движения на соседней Черч-стрит она слышала дыхание Тротуарных Монахов.
Бет оставила их более правоверных собратьев в переулке за рынком. Зыркнула на них, показав свой зловещий зуб, и те отшатнулись, словно испуганные кошки. Воспользовавшись их замешательством, Свечник с сотоварищами улизнул, приглушенно вымигивая угрозы мести. Бедолаге повезло, что священники в каменных рясах, вероятно, ничего не поняли.
Иезекииль страдальчески смотрел на нее, застряв между ненавистью и преданностью. Бет не стала ждать, пока он определится, и сбежала.
Она протолкнулась мимо таращащегося пьянчужки в туалет круглосуточного «Бургер Кинга», и впервые за несколько месяцев взглянула в зеркало, похолодев от того, насколько изменилось ее лицо.
Под лампой дневного света она увидела растрескавшиеся, словно горячий бетон, щеки. Крошечные тротуарные плитки ящеричными чешуйками раскололи кожу. Пряди темных волос выскользнули из-под капюшона, резиновые и черные, будто провода.
Челюсть пронзило очередной вспышкой боли, и Бет открыла рот: на ее глазах эмаль на нижнем левом клыке треснула, подобно яичной скорлупе, и искрошилась, обнажая очередной шпиль.
И вот она на Сток-Ньюингтонском кладбище, где все еще собирались вольнодумцы и реформаторы из бывшего духовенства Матери Улиц: те камнекожие, что в глубине своих бьющихся сердец из плоти и крови, спрятанных глубоко под гранитом и камнем, не удивились, когда Бет открыла им правду о предательстве их Богини.
Как же она хотела, чтобы Кара ответила на ее сообщение.
– Что ж, должен отдать тебе должное, – голос, напоминающий грохот перекатывающегося в ведерке гравия, прервал ее мысли. – Это, наверное, самая грандиозная насмешка в истории Лондона.
Бет покрутила головой. Она не видела, как подошла статуя монаха, но вот он: стоит у исчерченного инеем вяза. Так происходило со всеми наиболее сильными Тротуарными Монахами: мышцы, скрытые под карающей каменной кожей, могли передвигаться со сверхъестественной скоростью, хотя это и стоило им огромных усилий: Бет слышала надрыв в голове Петриса, когда он продолжил:
– Сперва ты появляешься из ниоткуда, собирая войско на заведомо проигрышную войну от имени отлучившейся Богини. Меньше чем через неделю вещаешь на каждом углу, что в действительности она покончила с собой шестнадцать лет назад, и все это время мы жили во лжи. А теперь, после нескольких месяцев отсутствия и «ох, как же мы скучали по тебе, мисс Брэдли», – сарказм Петриса был так же тяжел, как и его мантия, – заявляешься сюда, нацепив ее лицо, словно карнавальную маску на чертов Марди Гра. И я, право слово, не знаю, хочешь ли ты, чтобы я помолился тебе или врезал, но хорошо знаю, к чему склоняюсь сам всей тяжестью своих доспехов.
Бет посмотрела на него. Даже пребывая в смятении, она понимала, насколько провокационным было прийти сюда в таком виде. Подняв сумку, она потрясла ею перед ним. Петрис вздохнул, выдохнув каменную пыль.
– Ладно, – проговорил он. – Я отведу тебя к нему.
Он направился к маленькому мавзолею, то резко исчезая, то появляясь. Его судорожная то-тут-то-вдруг-там манера двигаться по-прежнему нервировала Бет. Каменные пальцы быстро – не углядеть – замелькали над бронзовым замком.
В дверной проем оказалось не так-то просто войти, ведь мавзолей представлял собой уменьшенную копию классического храма, так что девушке пришлось согнуться в три погибели.
Камень заскрежетал по камню: Петрис протиснулся вслед за нею.
– Мы перенесли его сюда, когда испортилась погода, – прогрохотал во мраке Тротуарный Монах. – Здесь темно, но чуть теплее и, по крайней мере, сухо. Здесь… – Его голос немного смягчился. – Мы подумали, здесь так, как тебе бы хотелось.
В тонких трещинках света, проникающих через дверные петли, она увидела грубо отесанную известняковую статую, лежащую на полу на спине, ее черты стерлись дождем и вырезанными ножом надписями. Девушка постучала древком копья статуе по груди, глядя, как камень крошится, словно сухая штукатурка. Свернувшийся внутри серокожий младенец моргнул на нее, изогнулся, протягивая пухлые ручки. Вытатуированная серым на сером, на внутренней стороне его запястья красовалась корона из многоэтажек, такая же, как у Бет, только маленькая.
«Эй, бензиновый вонючка, – подумала она, – это ведь больше не оскорбление? Учитывая мою зубную “архитектуру”. Придумаю-ка я для тебя что-нибудь новенькое – не то чтобы ты мог услышать меня или понять услышанное. Поэтому, в основном, я разговариваю сама с собой. Не слишком обнадеживающе, хотя в последние несколько месяцев мне сдавалось совершать вещи и побезумнее». Шутка прозвучала натужно даже у нее в голове.
«Ну, как жизнь? Камнекожие ребята присматривают за тобой? Куда им деваться; в конце концов, ты теперь один из них».
Филиуса Виэ постигла та же участь, что и Тротуарных Монахов: Химический Синод купил его смерть, обрекая вечно возрождаться в лондонской статуе. Разница заключалась лишь в том, что смерти облаченного в камень духовенства продала их Богиня-самоубийца, тогда как Фил заложил свою сам. Цена, вырученная им, и была теми превращениями, которые, если судить по зеркалу в «Бургер Кинге», все еще изменяли Бет, словно медленный наркотик.
«Ты действительно хочешь быть такой, как я?» – голос Фила по-прежнему кристально ясно звучал в сознании Бет, хотя она начинала забывать, как звучит ее собственный.
«Да», – это был единственный ответ, который она могла дать.
«Но я ведь не такая, как ты? – подумала девушка. – У тебя не было зубов – церковных шпилей. Что ты купил мне, Фил? Во что, ради долбаной Темзы, позволил им меня превратить? – Она облизала губы, словно бы по-настоящему говорила. – И почему не помогаешь мне со всем этим разобраться?»
В ней снова вскипела подобная смоляной яме ярость на его эгоистичную самоотверженность.
А вместе с яростью пришло и воспоминание: последняя просьба Фила, ее недоверие и его настойчивость. Прут-копье, прижатый к тощей груди парня, пот, от которого руки Бет скользили по железу. Потом трехсекундный счет, не способный, как бы сильно девушка ни старалась, растянуться и охватить будущее, которое она собиралась уничтожить.
«Три, два…»
Ее плечо подалось вперед; его ребра затрещали, пятки замолотили по земле, когда кровь Города заструилась из пронзенного сердца.
«Я думала, что убила тебя… что ты ушел навсегда. Может, я по-прежнему права? – пылко подумала она. И следом: – Пожалуйста, пусть я ошибаюсь».
Она перевернула сумку, которую дал ей Свечник, и вытрясла ее содержимое.
Лампочки не стукнулись об пол, а поплыли по воздуху, словно попав в невесомость. Мгновение ничего не происходило, а потом одна из вольфрамовых нитей начала светиться, крошечной звездой горя в мавзолейном мраке.
Свечение распространилось по стеклянному пучку, словно лампочки заражались светом друг от друга.
