Куча некоторое время напоминала застывший взрыв, словно грибовидное облако над Ок-Ридж, а потом пришла в движение.
Бет завороженно смотрела, как ламповое облако расцвело в воздухе, изгибаясь, словно живое существо, мечась между нею и Петрисом. Заряд поднял тонкие волоски на руках, и девушка почувствовала на себе что-то вроде внимания, но чем бы ламповое облако ни заинтересовалось, это была не она. Облако света выплыло на середину комнаты и, изменившись, зависло над Филом. Оно перестроилось, раскинувшись и развернувшись по краям комнаты, и лампочки заняли определенные места в сети, словно звезды в созвездии. Огни запульсировали сложным семафорным кодом, за которым Бет и не надеялась угнаться, но чувство, что их свет омывает ее, подарило ей знакомый укол узнавания, словно присутствие старого друга.
«На самом деле, они – не его разум. Это карта, модель, не более».
Бет подумала обо всех крошечных искорках, скачущих в голове Фила, об электрических импульсах, которые делали его тем, кем он был. Посмотрела на танцующие огоньки, размышляя, могли ли они по-настоящему их олицетворять.
В устройстве, осенило ее, было что-то знакомое: что-то, что она уже видела. Оно выглядело точно так же, но было больше и сложнее. Бет нахмурилась, пытаясь разобраться.
Серокожий ребенок пришел в восторг. Он радостно взмахнул коротенькими ручками, впившись глазами в представление.
– Святые угодники и Речная вода, – пробормотал Петрис. – Ты ходила к Свечнику?
Бет кивнула.
– Этот кварцевый светильник, – прорычал Петрис, – отравил мне всю жизнь! Я бы фонтанировал песнями и солнечным настроением, когда бы не он. Не смотри на меня так, – буркнул Тротуарный Монах, когда Бет выгнула бровь. – Может, он и не еретик, но все-таки паразит. Его клиенты, ослепленные горем, обращаются к нему, тоскуя по тем, кого потеряли, желая их вернуть, желая, чтобы они вспомнили. Они настолько одержимы идеей возможности этого, что даже не останавливаются подумать, а хорошо ли это? – Он фыркнул. – Расти в карающей коже достаточно тяжело и без осознания того, что делаешь это уже в семнадцатый раз. Ты…
Его прервал шум снаружи. Крики и ругательства из пересохших глоток. Камень полоснул по камню со скрежетом, заставившим кости Бет содрогнуться. Затем знакомый голос велел:
– Выводи ее, Петрис!
Прежде, чем старый первосвященник успел отреагировать, Бет поднырнула под его руку и распахнула дверь.
Обстановка снаружи напоминала партию в огромные шахматы: статуи стояли друг напротив друга на мерзлой траве, выстроившись в боевом порядке: каменные зубы оскалены, каменные пальцы скрючены, словно когти. Некоторые нетерпеливые пары уже схлестнулись: мраморный ученый стоял, сгорбившись, его руки стискивали локоть викторианского бронзового изваяния, которое он только что перекинул через плечо. Оба стояли неподвижно, но девушка слышала вырывающееся из легких хриплое дыхание.
В центре, расставив руки и крылья, стоял Иезекииль, его каменное лицо расплылось в блаженной улыбке, словно он призывал к спокойствию. Однако слова, слетевшие с его губ, вряд ли могли сойти за примирительные:
– Отдай ее мне, Петрис, или я выдерну руки из твоей карающей кожи, растолку тебя ими в кровавую глину и все равно заберу ее.
– Почему? – голос вышедшего за Бет каменного монаха оставался спокойным. – Что ты собираешься с нею делать?
– Ну, сначала я сделаю ей чашечку отменного чая, – язвительно изрек Иезекииль. – Потом сорву богохульную ложь с ее лица и заставлю сожрать, а уже потом убью. В силу временны́х ограничений, от чая, возможно, придется отказаться.
«Что ж, – подумала Бет, чувствуя, как переворачивается желудок, – здорово узнать, что ты, наконец-то, решился».
– Осторожнее, Иезек, – проговорил Петрис. – Согласно Писанию, которого ты, якобы, придерживаешься, именно твои слова звучат, как богохульство.
В конце концов, ты поклялся ее защищать. – Его небрежно-оскорбительный тон сквозил сознательной провокацией, и Бет окончательно похолодела.
– Она. Не. Мать. Улиц, – прошипел Иезекииль. Священники, прикрывавшие его с флангов, напряглись: они не двигались, но на каменных мышцах внезапно проступили жилки, словно они готовились к броску.
– Я не брошу ее, Камнекрылый, – заявил Петрис. – Она наш друг. Она освободила нас ото лжи.
– И опутала вас ею! – закричал Иезекииль, брызжа слюной через маску. – Послушай, ты так быстро поверил ее россказням, что я гадаю, уж не на это ли ты втайне надеялся? Сам Высь мог бы надиктовать тебе эту ересь, и ты бы поверил.
– Высь! – Петрис недоверчиво рассмеялся. – Благодаря этой девчонке Король Кранов пал.
– Прямо как ты, – заметил Иезекииль, – если не уберешься с нашего пути.
Бет с трудом сглотнула. «Будь это кино, – подумала она, – именно сейчас настал бы момент, когда я сдаюсь, чтобы избежать кровопролития».
Однако почему-то путь благородного самопожертвования оказалось не так-то легко выбрать, не видя иного варианта, кроме как перестать дышать через двадцать секунд после выбора.
Девушка вцепилась в копье, гадая, сможет ли прорваться. Она вгляделась в статуи, стоящие перед нею, пытаясь их запомнить. Если каменные шеренги нарушатся, способов отличить друзей от врагов в пылу сражения будет немного. Шеренги, замелькав, сошлись ближе друг к другу, пока капюшон Петриса чуть не коснулся ангельского лица Иезекииля. От предчувствия, что будет жарко, у Бет пересохло во рту.
Петрис насмешливо фыркнул, выдувая из-под капюшона облачко пыли.
– Твое положение безнадежно, – объявил он.
– За нас будут сражаться Каменники и Белосветные, – похвастался Иезекииль.
– Ой ли? А даже если и будут, кого, как ты думаешь, их Янтарносветные кузины положат на лопатки?
– Вера питает мое мужество.
– Очаровательно. А превосходство три к одному питает мое.
– Мать Улиц нас разрешит.
– Мать Улиц мертва! – выкрикнул Петрис.
Оба священника замолчали, возможно, удивившись острому, словно бритва, пруту-копью, воткнувшемуся между ними. Зазор между каменными животами оказался так мал, что лезвие копья испачкалось в пыли: с одной стороны гранитной, с другой – мраморной, прочертив тонкие канавки на доспехах обоих.
Бет сжала оружие трясущимися пальцами.
Нелепо, но ей вспомнилась картина из школьной жизни несколько лет назад: мистер Биллингс, закашлявшийся от паров фломастера. В углу доски подписано: 28 июня 1914. Посередине выведено заглавными буквами и обведено красным: «ЭРЦГЕРЦОГ ФЕРДИНАНД»; вокруг имени змеились криво начерченные линии, соединяющие названия стран, выстраиваясь в хитросплетение недоверия, паранойи и слепой преданности, втянувших мир в невиданную доселе войну. Она представила эту паутину, наложенную на карту ее собственного города.
