Кара немного нерешительно шагнула к шарику и, когда никто не заорал ей остановиться, подошла еще ближе. Она заглянула в глубину шарика. Вблизи грозово-облачная сердцевина густо вспенивалась и бурлила крошечными картинками, слишком маленькими и мимолетными, чтобы как следует разобрать. Зрелище завораживало.
– Без этого маленького чуда, – объяснила Эспель, – можно заставить весь город перебирать все, что пригнала река, но так и не найти совпадение. Устройство же просто сканирует победителя, потом сканирует глаз. За считаные секунды!
Энтузиазм верхолазки, рассказывающей об аппарате, оказался заразителен, прямо как когда Бет говорила о своем городе. Кара почувствовала, как, переняв трепет, дернулись вверх уголки ее собственных губ.
– Ты ведь на этом собаку съела? – поинтересовалась она.
Эспель широко улыбнулась, распираемая удовольствием и гордостью.
– Вся осадкотектура – в основном зеркальная метеорология, и это крутейшая штука во всей нашей науке. Лучшая из всех и единственная в своем роде. Гутиерр исчез, не оставив никаких записей о том, как всего этого добился. Ватт-Стивенс пытался переконструировать аппарат еще в тридцатые годы, но буквально сошел с ума: сбросился с крыши собора Святого Павла… – она нашептывала мрачную легенду Глаза Гутиерра с дьявольским наслаждением.
– ВОТ ОНА!
От крика ухнули металлические стропила и задребезжали стекла. Вздрогнув, Кара с Эспель одновременно повернулись.
Человек в дверном проеме напоминал богомола. На нем были остроносые ботинки одинаковой формы, но один из черной лакированной кожи, а второй из ярко-красной замши. Костюм выглядел так, словно его дошили лишь наполовину: левая часть – в безупречную серую полоску, а вот правая, хотя и подогнанная точно по худощавой фигуре, оказалась сплетена из обрывков разной материи: бархата, кожи и чего-то, напоминающего фольгу. На шее, словно настоящая рыбья чешуя, поблескивал галстук-«селедка».
Кара поглядела на лицо над галстуком и вздрогнула.
– Я же говорила: этот в толпе не затеряется, – прошептала Эспель.
Бо Дрияр, суперфотограф Зеркальной знати, был декстром: правая от серебряного шва сторона принадлежала обычному белому мужчине среднего возраста. Однако в отличие от Эспель, его протезная половина совсем не отражала настоящую: она была лоскутной, сшитой из кусочков темной и светлой кожи.
Губы, – начавшие, Кара не сомневалась, свой жизненный путь на лице женщины еще до того, как их покрыли красной глянцевой помадой, – раскрылись в широкой улыбке, адресованной Каре через всю комнату.
– Вот моя муза, – прогудел он и, преодолев комнату несколькими изящными насекомьими шагами, схватил Кару за руку, наклонился и пылко поцеловал.
– Миледи, – проговорил он, – большая честь, как всегда.
– Мистер Дрияр, – выдавила Кара. – Взаимно. Я… – она запнулась.
– Знаю, знаю: я подштукатурился. Должно быть, вы с трудом меня узнали. – Улыбнувшись, словно довольный ребенок, он повертел головой, чтобы она получше рассмотрела. – Вам нравится? Это, конечно, и в заплатки вам не годится. В заплатки, улавливаете? – Он хмыкнул. – Но что еще остается делать нам, не одаренным вашими естественными преимуществами? Обошлось мне в кругленькую сумму, особенно ухо – наверное, сейчас не сезон. Тем не менее, люди говорят, оно того стоило.
– Это… умопомрачительно, – выдавила Кара, чувствуя головокружение и тошноту. Девушка была уверена, что голос выдаст ее истинные чувства, но Бо Дрияр, казалось, ничего не заметил.
– Слишком добры, слишком добры, слишком-слишком добры. – Там, где позволял цвет кожи, щеки зарделись от комплимента. – Теперь нам точно пора идти, столько дел с этими вашими похищением и возвращением. Какая драма! Обещаю, мэм, шедевр, который мы сегодня с вами создадим, будет экстраординарным. Жители Лондона-за-Стеклом полюбят вас еще сильнее, чем прежде, как только его узрят. – Фотограф ненадолго помрачнел, взяв ее лицо в затянутые в перчатки руки. – Я так обрадовался, услышав, что вы к нам вернулись, – признался он. – Боялся, что это лицо, одно из наших величайших богатств, осквернено.
Кара изо всех сил старалась не извиваться под его взглядом.
– Гм… спасибо, – пробормотала она. – С остальной мною все, кстати, тоже нормально.
– Нормально? Ой, нет. Нет, нет, так совсем не пойдет. Смелость – это хорошо. Смелость работает, но беспечность – это уже слишком. Уверен, это должно быть ужасающе травматично: уродливые симметричные глаза глядят с невидимых лиц, руки, хватающие вас в ночи… – Бо Дрияр театрально содрогнулся. – Ужасающе.
– Если честно, я помню не слишком много…
– Амнезия, – Фотограф задумался, словно взвешивая достоинства идеи. – Травма столь страшная, что вырвала память из вашего сознания. Разум сам опустошил себя и свернулся внутри, словно перепуганный ребенок. Хммм. В этом есть вещество жизни. Абстрактно, конечно, но, возможно, я смогу выстроить кадр, как бы намекающий на это. – Он просиял. – Вызов! Очень хорошо, мы попытаемся. – Он тепло потряс руку Кары. – Вот почему я так люблю с вами работать. Эй, а где же Джульетта с этим проклятым платьем? Ах!
Он хлопнул руками в разных перчатках, и у Кариного локтя возникла молодая полулицая. Ее волосы были собраны в пучок с торчащими из него шпильками. Она с реверансом протянула девушке пухлый портплед. Одарив женщину улыбкой, которую она начала называть «Парва Хан номер два», Кара стала расстегивать «молнию» на сумке…
…и замерла, когда во тьме блеснуло что-то знакомое. Платье оказалось красиво, затейливо и асимметрично сплетено из полированной колючей проволоки.
Карино сердце екнуло. Она инстинктивно, словно от наручников, одернула кисти.
Кто-то рассекретил ее; и платье было нездоровым способом намекнуть, что они знали: Кара не та, за кого себя выдает.
В памяти эхом отдались слова сенатора Кейс:
«Я видела платье, в которое тебя хотят нарядить. Потрясающее».
«Это Кейс? Кейс все знает? Знала все это время?»
Девушка огляделась вокруг, ожидая увидеть приближающиеся к ней фигуры в черных доспехах с автоматами наготове, но в зале оказались только выжидающе глядящие на нее Дрияр и его помощница.
– Ну? Что думаете? – лоскутный фотограф, казалось, почти задыхался. – Стерлинг и Годдард, натюрельман. Мы никогда не заказываем ни у кого другого, но на этот раз они превзошли самих себя. Ума не приложу, почему нам не приходило это в голову раньше! Ведь история, рассказанная вами, когда вас впервые спросили про шрамы… почти так же легендарна, как и они сами…
– Правда?
Он нежно побарабанил костяшками пальцев по Кариному плечу.
– Ой, ну вы же знаете. «Колючая проволока?»… вдохновенное мифотворчество, мэм. Разумеется, никто не воспринимает эту историю буквально, но это урок, да еще какой: во имя красоты приходится терпеть боль. Лучшая притча, клянусь честью. Подлинное вдохновение!
