Пробуждение сильно потрясло Кару. Она вспомнила, что Эспель сказала ей прошлой ночью: «Зеркальную кожу привили, когда я была ребенком», а потом свои собственные слова: «Это отражение».
Пэ-О было отражением, как и его носитель. Лондон-за-Стеклом был городом живых отражений.
И Пэ-О были живыми. Все половинки лиц сшивали при рождении с другим сознанием.
«Разбудите его Пэ-О».
Левое запястье Гарри Блайта тряслось, постукивая костяшками по полу и понемногу сгибаясь. Левая рука начала двигаться – сначала рывками, потом более плавно, более осмысленно. Она поползла, словно паук, вверх по груди мужчины. Кара видела, как шлепала перевязанная правая рука, но с плечом, исковерканным рыцарской пулей, правой руке было не остановить левую. Лицо Блайта ужасно исказилось, левая сторона пребывала в страшном сосредоточении, правая – испуганно растянулась. Левая рука добралась до шеи, пальцы растопырились. Часть этого сдвоенного создания, по-прежнему остающегося Гарри Блайтом, попыталась закричать, но голосовые связки не послушались, и, когда пальцы сомкнулись вокруг горла, из него вышло лишь вымученное шипение.
С галерей великие и благородные Лондона-за-Стеклом безмолвно наблюдали, как тело Гарри Блайта выдавливает из себя обе жизни, как его ноги слабо трепыхаются, словно у новорожденного ребенка. Он бился долго, потом затих. Кара уставилась на тело. Обрывок стиха мелькнул в голове, словно отравленный нож: «Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?».
Она медленно обмякла в своем кресле.
«…тебя, Парва. Мы делаем это ради тебя».
Красный огонек на камере моргнул.
Внизу, в холле, Кара осторожно выглянула наружу из-за тяжелой деревянной двери, наблюдая, как Рыцари разгоняют ее фанатов. Дождевые капли брызгали на шлемы и наплечники, пока они пытались расчистить путь от порога до бордюра.
Несмотря на погоду, стояла праздничная атмосфера; молодые девочки и мальчики фотографировались с мужчинами в доспехах, подняв журналы, рекламирующие Парву Хан.
Пытаясь сдержать тошноту, Кара стиснула зубы:
– Как они могут? – пробормотала она. – Почему ведут себя так, словно ничего не случилось?
Эспель развела руками. Ее лицо стало глинистым. Она выглядела так же паршиво, как Кара себя чувствовала.
– Они еще не знают, – тихо пояснила девушка. После суда Эспель избегала встречаться с Кариным взглядом. – Они же не сидели у телевизора, а ждали вас.
Черный внедорожник Рыцарей вырулил вперед и посигналил.
– Началось, – пробормотала Кара, когда Эспель распахнула дверь, и они обе погрузились в крик.
ПАРВАГРАФИНЯПАРВАМОЖЕТЕПАРВАПОЖАЛУЙСТАСЮДАПОМАШИТЕМОЕЙКРОШКЕПАРВАМЭМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПАРВАМОЖЕТЕЛЮБИМЛЮБИМПАРВАПОЖАЛУЙСТАПОЖАЛУЙСТАПАРВАСЮДА!..
Из-за завесы шума Карины уши случайно выхватывали отдельные голоса. Она шаталась, неустойчивая от шума, ноги стали ватными от потрясения.
– Графиня!
– Парва!
– Сфотографируетесь со мной?
– Подпишете мои шрамы?
Последний раздался позади нее. Она повернулась, привлеченная странной просьбой, но все, что увидела, так это руку, торчащую из-за сдерживающего Рыцаря. Розовые лакированные пальцы сжимали шариковую ручку. Обогнув широкую спину своего охранника, Кара увидела девушку и слегка запнулась. Ей исполнилось, может быть, – может быть, – четырнадцать, но, даже если так, она выглядела слишком маленькой для своего возраста. Девчушка казалась бледной, как бумага, с яркими голубыми глазами. На ней была розовая футболка с надписью «Ханнибал», выведенной витиеватыми каллиграфическими буквами, напоминающими колючую проволоку. Под мышкой виднелся официальный календарь Парвы Хан, а щеки… Порезы оказались новые, раздраженные и красные, бледная кожа вокруг них еще оставалась припухшей. Девушка оказалась полулицей, так что шрамы располагались совершенно симметрично, и Кара догадалась, что она синистресса, леволицая, потому что они были точной копией тех, что красовались на левой стороне Кариного лица.
Кара вспомнила длинную очередь, тянущуюся к двери скальпельной, пока девчушка разглядывала ее вытаращенными глазами.
– О Маго! – тихонько пискнула она. – О Маго!
– Твои… шрамы? – сказала Кара. Как по ней, так ее голос прозвучал даже ошеломленнее, чем девчушкин. Казалось, той потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, как говорить.
– Пришлось потратить все подарки на Зеркалство и День отражения за несколько лет, но папа разрешил. И… и… и… – она запнулась. Вопрос явно был очень важным. – Вам нравится?
– Они… удивительные, – выдавила Кара.
Улыбка симметричной девушки стала еще шире, и она с надеждой приподняла ручку.
Кара взяла ее. Подпись на бледной коже девушки вышла неровной, так что пришлось обвести дважды. Она поставила такой же волнистый автограф, как и в паспорте, добавив парочку крестиков.
Восторженно пискнув, девушка убежала.
– Подожди, – начала Кара, – ты забыла свою…
– Графиня? – Эспель открыла дверь внедорожника. Дождь капал с ее подбородка. Она как-то странно смотрела на Кару и шариковую ручку, по-прежнему зажатую в онемевших пальцах, словно та ее беспокоила, потом выбросила это из головы. Кара нырнула в машину, и Эспель захлопнула дверь.
Глава 20
– Графиня, добро пожаловать домой. – Эдвард дружелюбным айсбергом маячил в дверях апартаментов. Увидев измученное выражение Кариного лица, он шагнул вперед. – Все в порядке?
– У графини выдался тяжелый день, Эд, – Эспель достаточно оправилась, чтобы выглядеть бодрой. – Ты смотрел суд?
– Я… э-э-э… – он побледнел и кивнул.
– Тогда понимаешь, почему. Дашь ее сиятельству пройти, а?
Телохранитель покраснел и отступил назад.
– Можешь позвонить и сказать, чтобы не ждали леди Хан к ужину? Пусть лучше пришлют что-нибудь. Графине нужно отдохнуть.
Кара не давала таких инструкций, но утвердительно кивнула. Она так обессилела от надежды и страха, ожидая признания, которое привело бы ее к Парве, и была так потрясена тем, во что это может для нее вылиться, что чувствовала себя обмякшей, словно проколотый воздушный шарик. Она буквально стекла на один из белых диванов, едва услышав щелчок, с которым Эспель закрыла за Эдвардом дверь.
– Кажется, вам не помешает выпить, графиня.
Кара, не в настроении изображать пьянство, только отмахнулась.
– В таком случае, вы не против, если я приму?
В смысле… Матерь Зеркал, – ругнулась Эспель. – Пробуждение? – Ее голос был глухим от недоверия. – В прямом эфире? Они никогда…
Горлышко бутылки звякнуло о стакан в нетвердой руке Эспель. Она отхлебнула, и кубики льда стукнулись друг об друга.
