– Тогда почему я не умерла? – тихо поинтересовалась Кара. – Ведь я была на грани. Тебе оставалось только навалиться всем весом. Почему бы не убить меня, если это так важно? К этому моменту ты бы уже была счастливой мученицей.
Эспель не ответила.
– Ты не смогла, – проговорил Кара, – правда? Даже несмотря на то, что тебе нечего было терять. Даже зная, что все равно умрешь за одну только попытку, когда дошло до дела, ты не смогла.
Эспель ответила не сразу, да так тихо, что Кара едва расслышала.
– Я сказала, что оказалась в нужном месте, – прошептала она. – Но не сказала, что была готова. – Она погрузилась в молчание, рассматривая не подчинившиеся ей руки.
Спустя долгое время верхолазка спросила:
– А я? Почему я еще жива?
Кара не ответила. Голос Эспель немного дрогнул, когда она спросила:
– Что ты собираешься делать?
Кара посмотрела на нож, и отражение в лезвии уставилось на нее в ответ. Она поняла, что видит в ноже не совсем свое отражение; лицо же было перевернутым: это Парвино лицо. Девушку подгонял кровавый отпечаток руки. Парвы нигде не было, и она нуждалась в помощи. Нуждалась в помощи и союзниках, знающих город. Очевидным выбором казались зеркалократы: признаться им во всем и попросить удвоить усилия. Но ужас от вида распростертого на полу зала суда Гарри Блайта впился в ее кожу, словно шипы колючей проволоки, и остановил.
Она подумала о словах Эспель: «Если бы Зеркальная знать обращала долбаное внимание на то, что происходит на улицах».
В памяти всплыла пара глаз между натянутым вниз капюшоном и поднятой банданой. «Мы везде». Разве не это продемонстрировала Эспель?
Она подумала о красном отпечатке на бетоне, а потом о черном – на кирпиче.
«Я думала, – говорила Эспель, – что, если бы смогла узнать тебя, ты бы приняла нашу сторону».
Довольно долго Кара сидела, слушая грохот и скрип ветра в стальных распорках башни, вспоминая башню в другом городе, огороженную только воздухом и взглядами прожекторов подъемных кранов.
– Безликие хотят, чтобы я приняла их сторону? – спросила она, наконец. – Тогда отведи меня к ним.
И почти услышала свист удвоенных «сс» в своем голосе, добавляя:
– У меня есть для них предложение.
Глава 21
На крыльях голубого огня Бет прорвалась из туннеля в кладовые Синода. Драчливо и решительно выставив подбородок и зажав прут под мышкой, точно копье, она сидела верхом на канализящере. Прямо на запутанном клубке из горячих воздушных потоков, переплетенных, словно мышечные волокна.
Девушка выбрала этот путь, чтобы ясно заявить о своих намерениях, петляя через канализацию и подвалы, а не проходя перед старой красильной фабрикой.
Бет воспользовалась черным ходом «для своих», войдя вызывающе обыденно, если можно назвать девушку на восемнадцатифутовом раскаленном газовом драконе обыденной. Она доказывала себе не меньше, чем им, что и это наводящее ужас место – часть ее города.
Бет еще раз оглядела трещины, покрывшие ее асфальтокожие руки. В памяти вспыхнуло пламя в сотне ярдов над поверхностью бассейна Синода: его химикаты освещали девушку, изменяли ее, превращали в… это, чем бы «это» ни было.
В каком-то смысле, она – их дитя.
«Готовьтесь, мальчики. – Бет с трудом сглотнула. – Блудная дочь возвращается домой».
Слева от нее вздымалась бесконечная стена. Пропитанные нефтью голуби порхали между светящихся ниш, складывающихся в отчетливые мерцающие созвездия. Направив Оскара к стене, девушка наклонила голову, пытаясь охватить их все. Они выходили далеко вверх и вниз за пределы светящейся короны, отбрасываемой крыльями канализящера, мерцая в темноте, словно распыленные свечи.
«Созвездие» Синода оказалось гораздо больше и сложнее лампового облака, созданного Свечником в качестве модели сознания Фила, но Бет видела, что они соотносятся друг с другом. Примерно как спутниковый снимок и нацарапанная от руки карта.
У девушки перехватило дыхание, и она чуть не рассмеялась от захватывающей амбициозности открывшейся ей картины. Теперь она знала, на что смотрела.
Химический Синод торговал, обменивал и в итоге создал из накупленных кусочков невероятное: разум, масштабы и сложность которого вызвали у Бет благоговение. Разум, созданный Свечником, оказался упрощенным подобием. А перед нею находилась настоящая вещь.
«Ближе», – мысленно приказала Бет Оскару, потянувшись вниз через огонь, чтобы погладить внутреннюю кожу рептилии. Он признательно наклонил голову. Голуби заклекотали и сердито захлопали на них крыльями, но, подчиняясь здравому смыслу или инстинкту, не рискнули трясти нефтяными перьями возле Оскара. Ящер подлетел поближе, зависнув рядом с неглубокой нишей примерно с него размером. Внутри, словно храмовая реликвия, помещалась затейливая стеклянная бутылка. Закупоренная в ней жидкость светилась тошнотворным желтым, болтаясь и скребясь по стеклу, словно в панике.
Под донышком лежал квадратный листок бумаги с тремя словами, написанными аккуратным каллиграфическим почерком.
Страх – пауки. Иррациональное.
Бет взяла бумажку и перевернула ее. На обратной стороне оказалась запачканная черно-белая фотография угрюмого вида девочки в джинсовой куртке. Бет задумалась, был ли это снимок «до», и стала ли девочка менее надутой, когда получила то, чем Синод заплатил ей за ее арахнофобию? Оскар скользил от ниши к нише, зависая над каждой, словно колибри над цветком. Бет нашла колбу розово-туманной сентиментальности, коробку порошкообразного самоуважения, мензурки с различными глубоко укоренившимися мнениями – все со своим тонким неповторимым свечением. В пятой или шестой нише лежала коническая плоскодонная колба, похожая на те, что можно найти в школьной лаборатории. Жидкость внутри оказалась вязкой и металлической, словно ртуть, и липла к стенкам, когда девушка потрясла ее.
Детские взгляды, склонности и воспоминания, – гласила этикетка. – Формируются к шестнадцати годам. Ниже мельче и убористее было приписано: Травматичное и необычное: разбивать по мере необходимости.
Удивившись, она перевернула бумажку, и по ее спине пробежала искорка потрясения. С фотографии на нее глядел растрепанный Филиус Виэ с вечной дерзкой ухмылочкой на губах.
Замешкавшись, Бет моргнула, почувствовав, что начинает потеть. Пальцы дернулись обратно к колбе…
…и она услышала рядом с собой резкий щелчок зажигалки.
– Аххх, наша новая безголоссая намессстница наконец-то насс навесстила.
Девушка повернулась, неохотно поставив колбу на место. Химический Синод наблюдал за нею из устья туннеля в противоположной стене. Они помахали ей, все как один.
– А мы всссе гадали, когда же ты вернешьссся, – приветливо зашипел Джонни Нафта с вершины идеальной стрелы, в которую они выстроились. – Чем обязаны удовольссствию тебя лицезреть?
