– Интерфейс калибровки Глаза гораздо сложнее, чем казалось по телеку, – прошептала Эспель. – Мне нужно немного времени. – Она снова возвысила голос. – Ох, графиня, только не надо плакать.
– Плакать? – угрожающе прошипела Кара.
Многообразие силуэтов дернулось. Кара стиснула зубы, а потом сжала горло, чтобы выдавить ближайший к всхлипу звук.
– Ну, ну, – успокаивающе проговорила Эспель. – Все хорошо. Помните, все за вас болеют. Давайте просто на минутку прервемся. Отдыхайте, сколько потребуется, мэм.
– Не слишком ли ты разошлась? – пробормотала Кара.
С полдюжины теней Эспель высунули с полдюжины теней языков. Раздался тихий стук компьютерных клавиш: верхолазка программировала устройство.
– Расскажи мне, – прошептала Эспель, – почему старая леди Кейс хочет, чтобы ты меня повысила? – Ее голос прозвучал почти буднично, словно она просто поддерживала беседу, вот только проскользнула легкая острота́.
– В основном, в благодарность за то, – ответила Кара, – что спасла меня от непогоды.
Эспель сдавленно рассмеялась:
– А за что еще? Не похоже, чтобы Маргарет Кейс двигала благодарность.
«Ошибаешься», – подумала Кара. Благодарность за то, кем и где она была, толкала старую зеркалократку на самые чудовищные злодеяния. Кара очень, очень боялась благодарности сенатора Кейс.
– За что еще? – повторила Эспель.
– До нее дошли слухи, что мы с тобой… эээ… вместе, – сказала Кара. – Она хотела, чтобы ты купила побольше черт, «чтобы сохранить приличия». Ее слова, – поспешно добавила Кара, – не мои.
Стук клавиш на мгновение смолк, потом возобновился.
– Ага, – проговорила Эспель вполголоса, а потом, нажав еще несколько клавиш, добавила: – слишком уродливая, чтобы встречаться с Лицом Стеклянной Лотереи? – Она фыркнула, почти рассмеявшись. Почти. – Что ж, полагаю, это ни для кого не новость.
– Ты не уродливая.
– О, нет, я уродливая, графиня, – решительно поправила ее Эспель. – Если что и символизирует уродство, так это я. Красота находится в глазах смотрящего, но все смотрящие сойдутся во мнении, что это не про меня. И знаешь, что? – сказала она ставшим суровым и сердитым шепотом. – Это даже хорошо.
Я не хочу, чтобы меня считали красивой. Я хочу не обращать внимания на то, что они считают.
Наступившее молчание нарушал только стук по клавишам.
Кара подняла взгляд. Над нею всесозерцающий Глаз блестел на своем древке в лунном свете. Ее горло сжалось. «Скажи», – приказала она себе.
– Я понимаю, – прошептала она. – Правда. Но… в действительности, одна маленькая деталь… и это может значить так много или так мало, как только пожелаешь… – Девушка сделала паузу, чтобы унять голос, хотя дрожать его заставляло отнюдь не лицемерие. – Что касается красоты, есть, по крайней мере, один смотрящий, который думает, что это еще как про тебя.
Силуэты в стекле замерли. Кара слышала, как сердце бьется где-то в ушах.
Наконец, Эспель проговорила:
– Не двигайся. Все готово.
Щелкнул выключатель, и Глаз Гутиерра завращался у нее над головой в своей клетке. Луч белого света медленно прошелся от Кариного правого уха до носа и обратно. Устройство сканировало ее, рассматривало. Ее рассматривали без зависти, жалости, ругани, вожделения или предвкушения, а просто такой, какой она была, и в этом чувствовалось странное облегчение.
Глаз беззвучно и без трения закрутился в своей клетке еще быстрее. Неистовые ленты в его сердце сместились, раскинулись, словно под действием центробежной силы. Он вскипел изображениями, разбросанными по внутренней стороне маленькой сферы, миллионы фрагментированных лиц прижались к стеклу, словно нетерпеливые дети. Хотя она знала, что это невозможно, – все они были слишком малы – Кара могла бы поклясться, что различала их черты: части глаз, носов и улыбок, морщин и «гусиных лапок». Ее сердце начало спотыкаться. Она не моргала, отчаянно выискивая знакомое лицо. Капли пота струились, обтекая восстановленное ухо.
Глаз закрутился еще быстрее, плеяды отраженных лиц закружились и хлынули внутрь. Кара почувствовала, что ее собственные глаза расширились, безнадежно стремясь всех их разглядеть. Глазные яблоки высохли, начав зудеть, но она не моргала. Она видела отражения, попавшиеся в сливах и окнах, лужах, дождевых каплях и дисках колес, роговицах и ложках, невероятном бурлении Темзы и…
…все произошло неимоверно быстро: вспышка узнавания, она скорее почувствовала, чем увидела: послеобраз девушки в зеленом платке вспыхнул перед ее взором.
Машина перестала гудеть. Висящая над нею стеклянная сфера замедлилась.
– У нас получилось? – требовательно поинтересовалась Кара. – Сработало?
– Получилось, – прохрипела Эспель.
Кара слезла с банкетки. Над пультом управления, рядом с которым стояла Эспель, поднялись три экрана. Два из них показывали прокручивающийся по черному фону белый текст, на третьем красовалось лицо. Оно оказалось искажено, рябило, словно брошенное в воду, запечатлелась только левая сторона… да и то зернисто, растянувшись по всему экрану. Но даже так лицо было несомненно то… и несомненно живое. Казалось даже, что Парва улыбается.
– Привет, сестренка, – прошептала Кара. Ее горло сжалось. Девушка поняла, что плачет, только когда почувствовала на восстановленной губе привкус соли. – Где же ты?
Ответила Эспель:
– В Псарнях, – голос верхолазки прозвучал расстроенно. – Мы находились в нескольких улицах оттуда всего несколько часов назад.
– Сможешь найти место?
Эспель кивнула. Кара медленно вздохнула и стерла слезы ладонью.
– Хорошо. – Она проскользнула между стеклянными панелями и схватила клетку, где все еще вертелся Глаз Гутиерра. Щелкнула задвижка, и стеклянная сфера упала в Карину руку, а ее место занял шарик.
Когда она повернулась, Эспель смотрела озадаченным взглядом.
– Я дала обещание, – с улыбкой прошептала Кара. – Член Безликих, в конце концов, таки нашел мою сестру.
Посмотрев на драгоценную, неповторимую вещь, угнездившуюся в ладони, она опустила ее в карман.
– Идем. Чего ждать?
Эспель остановилась. Она выглядела испуганной, и Кара задумалась, что может испугать эту тощую, голодную девушку, строящую башни из падающих кирпичей и лезущую под самоубийственным прикрытием во дворцы к своим врагам. Потом вспомнила, как Эспель говорила о Каменниках; дрожь, с которой называла их «этими штуковинами». Слезы дрожали в ее глазах, грозя сорваться с ресниц.
– Слушай, – проговорила Кара, – ты не обязана идти. Знаю, то, что случилось прошлой ночью, было…
– Заткнись, – прошептала Эспель, мягко прижав пальцы к Кариным губам. – Сейчас же заткнись, миледи. Конечно, я иду, расколи меня гром. Ты даже из здания без меня не выйдешь. Мы пойдем и вручим свои задницы кучке бетонокожих похитителей, способных проходить сквозь стены и ломать шеи, словно черствые бисквиты, и это… нормально. Меня не это беспокоит. Просто, прежде чем мы сделаем… – Она шагнула вперед. Кара почувствовала, как под грудью что-то предвкушающе толкнулось. Эспель подошла достаточно близко, чтобы вдохнуть Карин воздух. – Я должна знать, действительно ли ты имела в виду… – она запнулась.
