– Четверть одиннадцатого или около этого…
– Так поздно? – всполошилась Йэхида. – Мне пора…
– Разрешите представиться. Йохэд.
– Йохэд? Как вы сказали: Йохэд? Это ж я – Йэхида.
– Йэхида?.. Невозможно… Такое редкое имя – и вдруг!
Они оба умолкли. Оба сидели, прислушиваясь к смерти в крови. Потом Йохэд сказал:
– Прекрасная ночь.
– Удивительная.
– Есть нечто в весне, чего словами не передашь.
– Словами ничего не передашь…
И как только она это произнесла, оба поняли, что обречены стать парой и подготовить могилу для нового мертвеца. Потому что, как ни мертвы мертвецы, в них всегда остается искра жизни – искра знания, заполняющего Вселенную и не дающего нам заблудиться во мраке. Смерть – это маска, личина. Сквозь эту личину всякий раз пробивается тонюсенький лучик сверкающей правды. Мудрецы про смерть говорят: «Мыльный пузырь, он висит не больше мгновенья, и проткнуть его можно соломинкой». Но мертвецы – глупцы. И гордецы. Они, видите ли, стыдятся смерти своей! Обряжают ее словесами, иносказаниями. Чем мертвее мертвец, тем разговорчивей он, тем речистей.
– А можно спросить, где вы живете? – спросил Йохэд.
«Где же я видела его? – мучительно припоминала Йэхида. – Откуда мне так знаком этот голос?»
– Да здесь неподалеку, – отвечала она.
– Вы не будете возражать, если я вас провожу?
– В этом нет необходимости, благодарю вас… Но если вам хочется…
– Да, конечно!
Йохэд поднялся, Йэхида встала следом за ним. «Так это и есть мой суженый, мой нареченный, тот, о ком я мечтала с детства? – спрашивала она себя. – Йохэд! Это же надо, совпаденье какое! Случайно ль оно? Может, это судьба? Да, но что такое судьба? Лишь вчера профессор нам объяснил, что судьбы не бывает. Никакого такого “промысла Божия” нет. Вселенная – это определенный физико-химический процесс, результат космического взрыва…»
Мимо проехали дрожки, и Йэхида услышала, как Йохэд ей говорит:
– Вообще-то я по природе не из отважных… Не хотите ли прокатиться на дрожках?
– Прокатиться?.. Куда?
– Просто так. Прогуляться. Здесь такие аллеи…
Она не обиделась, не рассердилась, как обычно, когда ей, случалось, предлагали подобное. Она только сказала:
– Может, лучше не надо? Зачем же вам тратиться?..
– Ах, что деньги? Живем один раз!
Дрожки подъехали, и они сели. Йэхида сознавала, что напрасно она согласилась так сразу, – поехала, толком даже не зная с кем. И потом, что он подумает про нее? Что она какая-то шлюха, готовая с кем попало отправиться… Ей хотелось ему объяснить, что и она по природе скромная, даже очень, а совсем не такая, как может ему показаться, – но вдруг поняла, что поздно: она безнадежно скомпрометировала себя! Йэхида сидела, прислушиваясь к себе и удивляясь. Неведомой какой-то близостью веяло от него. Она почти могла читать его мысли. Ей хотелось, чтобы эта ночь не кончалась. Вот так ехать и ехать рядом с ним. Что это, любовь? Но разве так вот бывает – чтоб сразу? «И что же я, счастлива?» – спрашивала она себя. И снова прислушивалась к себе и ответа не получала. Мертвецы счастливыми не бывают. Никогда. Даже пляшут они с тоскою в глазах. Йэхида сказала:
– Странное у меня ощущение. Будто все это со мной уже было.
– В психологии это явление известное: дежа вю.
– А может, в этом действительно что-то есть?
– Что именно?
– Что мы уже были с вами знакомы. В другом мире.
– В каком еще мире? У нас с вами один только мир – Земля.
– А у наших душ?
– Абсолютно исключено. И уж кому-кому, а мне это известно доподлинно. Я студент-медик.
Он вдруг обнял ее за талию. И хотя Йэхида никому, даже друзьям детства, такого не позволяла, ей сейчас как-то было неловко начинать вырываться, упрямиться, требовать, чтобы руку убрал. Она сидела потрясенная, сама поражаясь своей податливости, сожалея, стыдясь того, что принесет с собой ночь. «У меня совсем нет характера, – ругала она себя. – Я ханжа: сама делаю то, что в других осуждаю. Ипокритка и лгунья. Но в одном он, конечно, прав: если не существует души, значит, нет и Бога, нет Закона, нет свободного выбора и ответственности за него. Мораль – надстройка, следствие экономических отношений…»
Йэхида закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья. Лошадь ступала ровно, шаг за шагом. Ночь сгущалась. И всякий в этой ночи мертвец – человек и каждая тварь – громко оплакивал свою смерть: кто – хохоча, кто – крича, щебеча, кто шорохом крыл. Прошла группа скелетов, напившихся зелья, давшего им ненадолго забыться в этом Гехэнэме. Йэхида вся погрузилась в себя, тишина и оцепенение объяли ее. Она задремала, совсем ненадолго, но, когда мертвые спят, у них восстанавливается связь с прошлой жизнью. Во сне исчезает иллюзия времени и пространства, причины и следствия, масштаба и соразмерности. Во сне Йэхида опять оказалась в родном ее мире. Видела мать, подруг и учителей. Йохэд, должно быть, тоже вздремнул, потому что и он оказался там. Они узнали друг друга и обнялись. Смеялись от счастья и плакали. Им открылась истина: смерть на Земле только призрак. Только стадия, ступень на подъеме к высшей, более светлой любви. Юная парочка проезжала мимо дворцов, островов для небесных птиц, рощ, в которых пасутся божественные стада, мимо оазисов с выздоравливающими душами. Они поравнялись с тюрьмой, заглянули в оконце. Там сидела душа, приговоренная к изгнанию на Землю. Йэхида уже знала, что это – ее будущая дочь. И, просыпаясь, услышала голос:
– Могила и могильщик нашли друг друга. Погребенье – сегодня ночью.
Бывальщина
Гимпл-дурень
1
Я – Гимпл-дурень. Сам-то себя дурнем я не считаю. Даже наоборот. Но так уж прозвали меня. Давно, еще когда я мальчиком ходил в хэйдэр. Семь прозвищ у меня было, на выбор: Болван, Остолоп, Недоумок, Тупица, Осел, Окорок, Дурень. Последнее ко мне и прилипло. А в чем была моя дурость? В том, что меня легко было разыграть. Скажут, к примеру: «Гимпл, у нашего ребе жена родила. Завтра занятий не будет». Ну я и не пошел в хэйдэр. А оказывается, меня разыграли. А откуда мне знать было? Как же, у ребецн не было, мол, живота! А я на ее живот и не смотрел. Где ж тут дурость? Все вокруг гогочут, аж трясутся. Рожи корчат, скачут передо мной, «хоронят»: «Эль молей
[100] – дуралей…» А то насыплют мне два полных кармана орешков – овечьих, конечно, – вместо изюма, что роженицам раздают.
Вы меня видите? Слабачком я не был. Врежу – Краков узреешь. Но я не драчлив по природе своей. Ладно, думаю, меня не убудет. Ну и всегда находились весельчаки за мой счет. Иду утром в хэйдэр, вдруг – гав! – как гавкнет собака. Я собак не боюсь, но лучше с ними не связываться. Еще бешеная попадется – и татарин потом не поможет! Ну, я ноги, конечно, в руки. А базар вповалку: это, видите ли, не собака была, а Вольф-Лэйб, местный вор, олэвхашолем. А как я мог это знать, если лаял он по-настоящему, этот пес носатый?
