Книга Кукареку. Мистические рассказы, страница 34. Автор книги Исаак Башевис Зингер

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Кукареку. Мистические рассказы»

Cтраница 34

Когда баламуты поняли, что меня можно, не получая по кумполу, разыгрывать, каждый решил, что должен попытать счастья. «Гимпл, во Фрамполь царь приезжает!», «Гимпл, в Турбине свалилась с неба луна!», «Гимпл, Ходэлэ Шмойш откопала за баней клад!» А я что тот Гойлэм. Потому что, во-первых, все действительно может случиться, как сказано где-то в Талмуде, в каком уж там пэйрэке [101], точно не помню. А во-вторых, не верить было мне уже невозможно. Попробуешь иногда возразить: «Э, бросьте, все это враки…» – тут такой поднимется гвалт! «Ах, ты не веришь? Обыкновенное дело – а ты нам не веришь? Весь Фрамполь – обманщики, да?»

Сиротою я был. Дед, растивший меня, уже пахнул землицей. Ну, пристроил меня в пекарню. Что началось там – не спрашивайте! Каждая девка и баба, приходившая что-то испечь, должна была обязательно хоть разок на мне отыграться. «Гимпл, выглянь, там на небе ярид! Гимпл, раввин отелился и родил недоноска!», «Гимпл, корова летела над крышей и снесла два медных яйца!» А как-то прибегает ешиботник, знаток, понимаете, Талмуда: «Эй, Гимпл, ты тут пока ковыряешь лопатой, Мэшиех явился, там вовсю уже тхиэс-хамэйсим [102] идет!» – «Как, говорю, может это быть, если шойфэр еще не трубил?» Тут как все заорут: «Трубил! Трубил! Мы своими ушами слышали!» Рейцэ-свечница влетает, осипшая, как всегда, и хрипит: «Гимпл, твои мама и папа встали из гроба! Они тебя всюду разыскивают!» Я, конечно, знал, что все это бредни и чушь, но… если все говорят! Накинул рубаху на плечи и вышел: мало ли что, а вдруг? А что я теряю?.. Ну-ну! Устроили мне настоящий кошачий концерт…

С тех пор я поклялся: больше не верить. Ни во что. Никому. Никогда. Ничего, конечно, не вышло. Они меня так заморочили, я уже сам не знал, где правда – где вранье? Пошел к раввину, он говорит: «Писано в книгах: лучше будь глупцом во все свои годы, чем один час – злодеем. Никакой ты, говорит, не дурень. Дурни – они. Ибо не понимают: осрамивший ближнего утратит грядущую жизнь». Ну и там же на месте меня дочка его надурила. Выхожу от него, а она меня спрашивает: «Ты, – спрашивает, – стенку уже поцеловал?» – «Нет, говорю, какую еще стенку?» – «Такое, говорит, правило: пришел к раввину – стенку целуй!» Ладно, чмокнул я стенку сарайчика, денег, что ль, стоит? А она как завизжит, затрясется от радости: Гимпла-дурня обманула – тоже мне, большое искусство!

Хотел уже бросить все и уехать. Но тут меня начали сватать. Это только сказать: сватать! Полы мне пообрывали, в уши так заливали, что там, наверно, мокрицы завелись. Понимаете, это была уже баба, а мне толкуют – девица! Хромая, на ногу припадает, а мне объясняют, что это она из кокетства, интересничает! Был у нее пацанчик, выблудок, мамзэр, а мне внушают: братишка. Я кричу: «Зря стараетесь! Я с этой шлюхой под хупу не встану!» А они как взъерепенятся: «Ах, вот ты как заговорил! Так знай, потащим тебя к раввину, и заплатишь как миленький кнас [103] за то, что возводишь позор на дщерь еврейскую». Вижу, целым от них я не вырвусь. Ладно, думаю, пусть это будет моя жертва им всем. И потом, мужик-то, в конце концов, я – не она! Коли ей по сердцу, то и мне по душе.

Во-вторых, все равно в отутюженном лапсердаке в могилу не ляжешь. И отправился я к ней в ее глиняную халупу на песках. А за мной – вся капелла, как медведя в загон загоняют. Дошли до колодца, тут они позамешкались. С Элькой встречаться-то боязно, язычок ее всем известен был. Вхожу в дом, а дом – мост без настила. От стенки к стенке веревки протянуты, белье сохнет. Сама у лоханки стоит, полощет, босая и в плюшевом платье. Две косицы – калачиком, настоящая, прости Господи, шикса. Ароматы стоят – аж дых перешибло. Ей, видать, про меня уже рассказали, потому что зыркнула искоса и говорит:

– Какой сюрприз, он уже здесь, во елдак! Бери стул и разваливайся…

Потолковал я с ней, врать не стал. «Скажи и ты, – говорю, – мне всю правду. Правда ли, – говорю, – что ты девушка, целка, а Йехилик – твой братик? Не вводи меня, – говорю, – в позор, потому что я сирота, а сирот обижать – сама знаешь!» – «Я тоже, – отвечает она, – сирота. А кто тебя опозорить хочет, хай позор у того на шнобеле вскочит! Но только нехай те кахальники [104] и не думают, что я дам себя облапошить. Я, – говорит, – пятьдесят гильденов требую, это, значит, приданого, ну и обеспечение. А не то хай они меня поцелуют в эту самую, как это…» Я говорю ей: «Приданое – дело невесты, а не жениха». А она: «Ну да, ты еще со мной поторгуйся! Да – да, нет – нет, и пошел откудова выбрался». Ну, думаю, слава Богу, с этим тестом им калача не испечь. Но бедных кахалов не бывает. Вышло все по-ейному, и свадьбу на себя взяли. А у нас недавно как раз эпидемия, дизентерия, прошла. Так что хупу поставили на кладбище [105], у самого тарэ-штибл [106]. Перепились. Стали брачный договор составлять, слышу, писарь спрашивает: «Невеста – вдова или разведенная?» А габэтша отвечает ему: «И то и другое». У меня в глазах потемнело. А что теперь было делать? Бежать из-под хупы?

Отплясали, отсвадебничали. Какая-то бабка танцевала передо мной с большим калачом. Бадхэн – этому ж просто положено! – произнес надо мной, над живым пока, «Эль молей». Мальчишки из хэйдэра, как на скорбный день Тиша бе-ав [107], швырялись репейником. Были подарки: доска для раскатки теста, корыто, несколько веников, поварешки, – полная, как говорится, обстановка! Смотрю, два парня несут колыбельку. «С чего это вдруг колыбелька?» – спрашиваю. «А пусть у тебя, – говорят, – о том голова не сохнет!» И правда, думаю. Я уже понял, конечно, как меня намотали на локоть и во что я, извините, вляпался. Но с другой стороны – а что мне было терять? Погляжу, думал, погожу – что из этого всего выйдет? Не сошел же с ума целый город!

2

Подхожу я ночью к постели жены, а она меня не пускает. «Как, говорю, для того мы и поженились!» – «А я, объявляет, сегодня трефная!» – «Как же так, удивляюсь, вчера еще вели тебя с музыкой к микве…» – «Сегодня, – отвечает она, – не вчера, а вчера – не сегодня. А если тебе не подходит, так слухай: мешок на горбок и – чухай!» Но я все же решил подождать. Месяца три с половиной прошло – моя женка рожает. Весь Фрамполь смеется в кулак, а мне что же делать? Ведь не бросишь ее тут в корчах и муках – на стенку ведь лезет! «Гимпл, – кричит, – мне конец! Прости меня, Гимпл!» Дом полон баб. Воду носят в горшках, омывать ее собираются. Крики, вопли до неба. В общем, я в синагогу – Тхилэм [108] читать. А нашим шутам только этого нужно. Молюсь в углу, а они так серьезно стоят, головами качают. Молись, говорят, молись, пока язык не устанет: от молитвы, смеются, жена вдругорядь не забрюхатится. А какой-то молокосос подносит охапку сена. Прямо ко рту: жуй, мол, осел! И – х’лебн – он прав был!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация