– Tu es un brave!
[41]
Несколько мгновений спустя, между двумя поцелуями:
– Comme les chevaux de fiacre sont mal-heureux!
[42]
Уж не знаю, что здесь преобладало – восхищение храбрым мужчиной, беспокойство при виде того, как я боролся с человеком гораздо сильнее меня, или просто беззаветная любовь к животным. Несомненно одно: женщины, в особенности женщины с сильным животным началом, обожают опасность и тех, кто умеет пробудить в них их животную сущность. Я не хочу хвалиться здесь своей храбростью. Я настоящий итальянский футурист, и этим все сказано. Именно так я проявил себя в багажном вагоне самого расхлябанного и разбитого из болгарских поездов, битком набитого ранеными, везшем меня из Мустафапаши
[43] в Софию после битвы при Люлебургазе
[44]. Множество военкоров из разных стран тряслись вместе со мной в ледяном вагоне. Мы сидели, скрестив ноги, и на моем правом бедре лежала перебинтованная, окровавленная голова молодого солдата, которую я поддерживал, оберегая от сильнейшей тряски. Две свечи. Колеблющийся полумрак. Зловоние и стоны. Вскрики на гортанных и варварских наречиях. В дверной щели – Балканские горы, бледные при лунном свете. Внизу, прямо под нами, Марица
[45]. Поезд начал спускаться. Вдруг через вагон прошел болгарский офицер и, выйдя наружу, принялся что-то яростно кричать тормозному кондуктору. Скорость нарастала. Становилось не по себе. Беспокойство. Все вскочили на ноги. Вагон трясло. Тарарам. Тарарарарам, как будто поезд сошел с рельсов. Болгарский офицер объявил, что тормоза не справляются. Раненые стали кричать. Некоторые выглядели обескураженными. Среди других один немец с трясущимися губами бормотал что-то о никуда не годных болгарских железных дорогах. Катастрофа казалась неизбежной, а смерть неминуемой. Я поднялся и, закурив сигарету, принялся декламировать собственные белые стихи, воспевающие гоночный автомобиль. Смертельная опасность длилась десять минут.
Все пришли в себя, но ни у кого не было сил аплодировать. Это был единственный раз, когда мои лирические вирши остались без аплодисментов. Через несколько дней болгарский полковник, в то время как я обедал за его столом, с большим энтузиазмом описал эту сценку молодой даме, чьи трепетные ножки страстно переплетались с моими ногами, выражая мне полную поддержку. Это была простая и кроткая женщина, которая потом резко разорвала наши отношения из страха перед мужем. Обычные женские противоречия. У более утонченных женщин их рассудочное звериное нутро неустанно ищет и приуготовляет опасность, как надежный и эффективный афродизиак. Одна очень красивая и уже почти перезрелая англичанка восхищалась моими стихами. После первых поцелуев я намеревался назначить ей свидание вне дома. Страстно сжимая меня в объятиях:
– Я буду твоя, твоя, твоя.
– Когда?
– Нынче вечером.
– Где?
– Здесь.
– А твой муж?
– Не беспокойся, у него есть его бутылка!..
Я знал ее мужа, но не подозревал о его поразительном пристрастии к алкоголю.
Тем же вечером он заставил меня восхищаться картиной Сезанна в своей элегантной гостиной, достойной описания. Тяжелые портьеры из зеленого бархата делили комнату пополам. С одной стороны – глубокий желтый низкий диван, один из самых убедительных, какие мне только приходилось использовать в жизни, множество безделушек, два прекрасных Ренуара с его типичным горячим красным.
«C’est le coin de madame!..»
[46] – сказала мне горничная. С другой стороны – большая фисгармония, буфет, до отказа набитый книгами и журналами, книжный шкаф, полный бутылок, кожаное кресло, глубокое и потертое. «C’est le coin de monsieur!..»
[47] Когда я вошел, портьеры были чуть раздвинуты. Обычные в таких случаях фразы, много любезностей, несколько банальностей относительно современной живописи. За и против художников-футуристов. Энтузиазм, вызванный скульптурами Боччони
[48], картинами Балла
[49], светомузыкой Руссоло
[50]. Минута на описание футуристической мебели Арнальдо Джинны
[51], затем я декламировал первое, что приходило в голову. Энтузиазм, обсуждение. Хозяйка дома с рассеянным видом сдвигала и раздвигала портьеры, державшиеся на кольцах, как если бы хотела получить особый декоративный эффект. Горничная внесла поднос с бутылкой коньяка и поставила его на скамеечку для ног рядом с мужем, утонувшем в своем кресле. Он четырежды хладнокровно осушил свою рюмку, приговаривая: «Надеюсь, что вы получите удовольствие от некоторых других футуристических новинок». Вернулись к декламации. Моя прекрасная слушательница игриво откинулась на подушки, чтобы продемонстрировать в самом выгодном свете свое гибкое тело и ловко распахнула роскошный капот на своей белой груди. Вскоре муж задремал, о чем оповестили легкие флейтовые фиоритуры, означавшие храп. На диване мы поспешно приступили к более дерзким ласкам. Я старался не шуметь; она возбудилась, сгорая от желания, и отдавалась мне, по-видимому уверенная, что муж крепко спит. А тот вовсе не спал. Он подремывал, попеременно приоткрывая то один, то другой глаз с непрерывным бессмысленным бормотанием.
– Иди сюда. Джон не увидит нас. Нас скрывает портьера.
– Боюсь, что нет.
– Иди.
Она жадно поцеловала меня. Я грубо оторвался от нее и, быстро взглянув на мужа, задернул портьеру, чтобы полностью скрыть диван.
