Что касается главной новости: ребенок родился в среду. Это девочка, ее зовут Изабель, она весит шесть фунтов и четыре унции
[30]. Десять пальчиков на руках, десять на ногах, карие глаза и на удивление густая шапка темных волос. Я скоро пришлю тебе фото по электронной почте.
Эндрю и Нат приехали навестить меня в больнице, и Нат побудет со мной несколько дней, пока я буду привыкать быть мамой. Думаю, через несколько дней я уже освоюсь. Поразительно, до чего я вымотана. Я знаю, все всегда говорят, что ты, мол, будешь измучена, но такого я не ожидала. Тем не менее это чудесное чувство. Сколько бы раз тебе ни твердили, что ты будешь чувствовать, ты все равно не вполне готов к этому. Я знаю, это тоже все всегда говорят, но это правда. Потому-то об этом все и твердят, как я полагаю. Это неописуемо.
Надеюсь, что пребывание в горах дает тебе то, что тебе необходимо. Там так красиво, так тихо, но также ужасно одиноко. Я от души надеюсь, что у тебя все хорошо.
С огромной любовью,
Джен
Глава сорок четвертая
У Лайлы в голове уже несколько дней звучала «Баллада о Люси Джордан», и она ее постоянно мычала – отчаянно хотелось спеть, но не все слова помнились. Что-то насчет проезда по Парижу в спортивной машине, о старении, о лишении себя таких вещей, о которых всегда мечтал.
Она не могла вспомнить, где слышала ее в последний раз, но песня приводила ее в уныние, больше, чем можно было ожидать. Проезд по Парижу не относился к вещам, которых она себя лишила. Да, то было не в спортивной машине, а на заднем сиденье мотоцикла, но это не важно. Главное – быть девятнадцатилетней и ехать по набережной Целестинцев на закате, или на восходе, или неважно когда с красивым мужчиной в кожаной куртке. Это с ней было. Она лишила себя других вещей.
Сейчас они ехали обратно с пляжа. Дэн одолжил им свой «Ауди», у которого они опустили верх. Был красивый жаркий день. Когда она закрывала глаза, мир был оранжевым. Мягкий теплый бриз обвевал ее, кожа казалась туго натянутой от песка и соли. Она могла быть где угодно, в какое угодно время. Ей могло быть семнадцать лет, когда все еще впереди, включая парня с мотоциклом и кожаной курткой на набережной Целестинцев.
Она постарается сохранять это ощущение. Она теперь все будет делать по-другому.
– Все путем, крошка?
Зак протянул руку и сжал ее бедро. Она на секунду открыла глаза и улыбнулась ему, насколько можно ободряюще. Ну, может быть, не все так уж по-другому. Если бы ей пришлось жить заново, ей бы все равно понадобился Зак.
– Тебе не холодно? – спросил он. – Я могу достать одеяло, если хочешь.
– Все хорошо, – сказала она, накрывая его руку своей. – Спать хочется.
– Поспи, крошка. Еще пара часов.
Они были на пляже в Ментоне. Выехали вчера рано утром, провели весь день, лежа на солнышке, и все сегодняшнее утро тоже. Она даже немного поплавала в море. Средиземное море оказалось холоднее, чем ей помнилось, холоднее и прозрачнее; ныряние вызвало у нее шок. Она вскрикивала, и хватала ртом воздух, и брыкала своими слабыми ногами, молотила руками, но через некоторое время расслабилась и, закрыв глаза, стала покачиваться на спине, а Зак кружил вокруг нее, словно дружелюбная акула. Когда она довольно наплескалась, то обнаружила, что у нее нет сил выйти на берег, и ему пришлось ее понести.
Она никогда прежде не бывала в Ментоне, но поехала бы еще, будь у нее время. Здесь не было той гламурности, что в Кап-Ферра, но, видит бог, она и не чувствовала к этому склонности. Ментона была истинным морским курортом, многолюдным, оживленным и довольно итальянистым, всего в миле или двух от границы – некоторым образом более дружелюбным, чем большая часть Лазурного Берега, хотя Лайла подозревала, что ей так показалось потому, что она пребывала в более сентиментальном настроении, чем обычно.
Они остановились в отеле типа «ночлег и завтрак», в номере с балконом, выходящим на площадь Сен-Мишель, и с видом на море. Она бы осталась здесь еще на день, два или три, но не привезла с собой все свои таблетки и боялась очередного приступа сильной головной боли.
– Мы приедем еще, – сказал Зак. – И поживем подольше в следующий раз.
Она открыла глаза и посмотрела на него; брови его были слегка нахмурены, потому что он щурился на солнце. Она привыкла к этой нахмуренности, которая теперь все время омрачала его лицо, похоже, он постоянно смотрел на нее с беспокойством. Было больно это видеть, но, сколько она ни пыталась, никак не могла его прогнать. Он любил ее, любил так, как никто никогда не любил, и с этим ничего нельзя было поделать. Он никуда не уходил. Лайла утешалась мыслью, что, будучи таким молодым и красивым, он оправится.
Это была идея Зака – приехать во Францию. Когда она получила окончательный диагноз, тот важный, тот скверный диагноз, он сказал: «Мы можем поехать во Французский дом. Можем провести лето там, это будет намного лучше, чем оставаться в Лондоне. Дэн тебе должен, ты так сказала, и он это знает. У нас даже был разговор об этом». Лайла сказала ему, что об этом не может быть и речи, она еще никому не сообщала, она не готова к этому. Но Зак взял на себя инициативу и все равно связался с Дэном. Лайла была в ярости; последовала ужасная ссора, самая худшая, какая у них была, она продолжалась не один день. Она отказывалась с ним разговаривать, она вышвырнула его из квартиры, отобрала у него ключи. Он спал в коридоре возле их квартиры. Она наговорила ужасных вещей, сказала, что его не любит, никогда не любила. Он покупал цветы и провизию и говорил ей: что бы она ни делала, он будет рядом с ней. Наконец она сдалась. Его воля оказалась сильнее, чем ее, кто бы мог подумать?
Она погрузилась в сон. А когда проснулась, машина уже не двигалась. Она была припаркована в тени у обочины, но не шоссе, а маленькой дороги.
– Зак?
– Ты дрожала, – раздался у нее за спиной его голос. Он рылся в багажнике и появился перед ней с шерстяным одеялом. – Вот, возьми. Теперь уже недолго. С полчаса или около того. Может, поднять верх?
– Нет. Оставь опущенным.
– Ладно. – Он перегнулся через дверцу и нежно поцеловал ее в губы.
Она уютно свернулась под одеялом, и они снова тронулись в путь.
– Когда они приезжают? – спросила она. – Я забыла.
– В четверг.
– А сегодня что?
– Понедельник, любимая.
– Хорошо.
– Ты нервничаешь?
– Да.
Эндрю и Натали присоединятся к ним через три дня, вместе со своими дочерьми. А через некоторое время, она не помнила точно когда, Джен тоже приедет, с малышкой. Лайла не могла вспомнить имя ребенка. Она постоянно что-то забывала, информация просто стиралась у нее из памяти, и когда ей напоминали, это было как открывать что-то в первый раз, не было чувства знакомости, отрадной вспышки узнавания. Она ненавидела это ощущение каши в голове больше всего, это было похоже на страх, хуже, чем головные боли, хуже, чем изнурение. Оно напоминало ей о провалах в памяти, которые были у нее, когда она пила. Это было ощущение, что время теряется навеки и никогда не вернется.
