Она дрейфовала туда-сюда, из ясного сознания в состояние галлюциноза; жизнь в ней то пробуждалась, то угасала.
– Где Кон, Джен? Он на заднем дворе?
– Конора здесь нет, Лайла. Его тут нет, родная.
– О, ты уверена? Вчера он был здесь. Просто вышел… – Она пыталась поднять руку, чтобы указать на лес, но рука поднималась не больше чем на несколько дюймов. – Он там. На краю леса. Ты увидишь его, если посмотришь. Красная толстовка с капюшоном. На нем та красная толстовка, в которой он всегда ходит. – В ней он был и в день своей гибели.
– Хорошо, Лайла. Я потом схожу и найду его.
Снизу Джен услышала плач.
– Это Изабель, дорогая. Я схожу принесу ее, хорошо?
– Поцелуй ее, – сказала Лайла. – Поцелуй ее от меня.
Джен поскользнулась на верхней площадке лестницы. Она схватилась рукой за каменную стену, чтобы удержать равновесие, содрав ноготь до мяса. С силой прикусила губу, чтобы не вскрикнуть, и заковыляла вниз, оставляя пятно крови на стене, там, где поранилась. Ноги дрожали. Она была вымотана. Она не спала больше суток, почти ничего не ела. Она смыла кровь с рук и пошла успокоить Изабель. Ей не хотелось нести ребенка наверх в душную, вонючую комнату; она боялась, что снова может упасть, что может ушибить свою дочь.
Вместо этого она вынесла ее на улицу и поспешила к тени гамака. Она улеглась в него, положив разгоряченную, сердитую, извивающуюся Изабель себе на грудь. Джен прикрыла глаза, и они качались и качались, пока наконец малышка не успокоилась.
Чуть позже из дома вышли Дэн и Эндрю. Они принесли с собой холодной воды и сели на траву рядом с гамаком. Никто ничего не говорил, они сидели в молчании, слушая, как легчайший ветерок шелестит листвой у них над головами, как время от времени чирикнет птица и замычит вдалеке скотина. А затем они услышали ужасный крик – крик мучительной боли, словно рев раненого медведя. Это был Зак, и тогда они поняли, что Лайлы больше нет.
27 июня 1995 г.
Приветствую тебя, моя дорогая Нат, со склонов солнечного холма Уинчмор-Хилл.
Здесь моросит, не переставая, и у меня такое чувство, что я торчу здесь всю жизнь. Мне так чертовски скучно. Столько времени мечтать, чтобы выпускные экзамены закончились, а вот теперь они закончились, а я торчу в Лондоне, и мне не с кем пообщаться, потому что Дрю в Рединге, у своих родителей, а ты в чертовом Уилтшире или где там еще, а Джен и Конор уехали в Корк навестить маму Конора. Дэн здесь, но у него какая-то девушка, и он слишком занят, трахаясь с ней, чтобы тусоваться со мной.
Я не могу дождаться, когда мы поедем во Францию. Пусть даже нам придется провести лето, занимаясь физическим трудом. И еще там нет бассейна. Но ничего, мы заставим Дрю возить нас на пляж (в наши выходные) и будем вовсю тащиться.
И (барабанная дробь, силь ву пле!) у меня есть работа! Я буду низкооплачиваемой шестеркой в «Ред», рекламной фирме в Сохо, начиная с сентября.
И еще (снова барабанная дробь!) мы с Дрю собираемся поселиться вместе. Это решено. Я подумывала о том, чтобы остаться с мамой ради экономии, но она доводит меня до белого каления – всякий раз, как я наливаю себе выпить, она цокает языком и закатывает глаза (как будто сама она не законченная выпивоха!).
Как же чертовски здорово это будет! Вечеринки у нас дома. Мы познакомим тебя с каким-нибудь изумительным молодым человеком, как только ты переедешь в Лондон (при условии, что ты не подцепишь кого-нибудь знойного на пляже во Франции…).
Я осознаю, как мне повезло в жизни.
Мне никогда больше не придется сдавать экзамены.
У меня есть работа.
У меня потрясающий парень.
Я вешу 117 фунтов (Есть! Осталось сбросить еще только пять).
У меня лучшие друзья, чудеснейшие друзья, и главное, Нат, моя дорогая, у меня есть ты. Ура-а-а-а… Но это правда, Нат, ты на вершине моей пирамиды, моя самая лучшая подруга, во веки веков.
У нас намечается замечательное лето. Это будет грандиозно, детка.
С безумной любовью,
Лайло
Глава пятидесятая
В ночь после смерти Лайлы и две ночи после этого Натали спала в гамаке. Она почти не заходила в дом. Эндрю приносил ей еду, большую часть которой она не ела. Ночью он сидел с ней, пока она не засыпала, затем шел в дом, где лежал без сна, с тяжелым камнем на сердце. Жара упорствовала, словно окутывая дом толстым шерстяным удушающим одеялом.
На четвертый день они развеяли пепел Лайлы в лесу. В конце она нечетко выразилась о том, чего хочет: быть ли перевезенной обратно в Англию или остаться здесь. Зак принял решение, что ей следует остаться во Франции. В конце концов, это было то место, где она захотела провести свои последние дни. Кремация была организована в трехдневный срок; она была проведена быстро и без всякой мороки, совсем не так, как ожидал Эндрю от французской бюрократии. Они никого больше не приглашали. Никому больше не сообщали.
– Она бы никого больше не хотела, – сказал Зак.
Под ярким солнцем ветерок унес то, что от нее осталось, а они стояли в полном молчании, даже Изабель не издала ни звука. Это было мало похоже на церемонию. Лайла вполне могла бы предпочесть шикарные лондонские похороны, где все одеты в черное, с шумными поминками.
– Похороны ведь не для мертвых, верно? – сказал Зак. – Они для живых.
Зак задержался в лесу на некоторое время после того, как все остальные уже вернулись в дом. Подождав час-другой, Эндрю пошел его искать. Тот сидел на поваленном дереве, спокойный и с виду совершенно умиротворенный, и просто слушал лес. Увидев Эндрю, он ему улыбнулся.
– С тобой все в порядке? – спросил его Эндрю.
Тот пожал плечами.
– Думаю, да. Я сам не знаю, что делаю. Не знаю, что делать. – Эндрю сел рядом с ним. Шатер леса смягчал солнечный свет, древесные кроны не шевелились. – Нас так долго было двое. Мы совершенно обособились от остального мира. Она стала для меня всем. – Он чуть покачал головой в тщетной попытке стряхнуть горе. – Ты ведь понимаешь, да?
Эндрю кивнул. Он чувствовал на себе взгляд Зака, который испытующе вглядывался в его лицо.
– Она особенная, – сказал Зак. – Любить ее было чем-то особенным. – Он замолчал.
Спустя долгое время он сказал:
– Я знаю, что произошло на Рождество.
У Эндрю пересохло во рту, сердце вдруг стало маленьким и твердым, как персиковая косточка.
– Это не важно, – продолжал Зак. – Я хочу сказать… Это не важно. Верность никогда не была ее сильной стороной.
– Черт, Зак, прости, – сказал Эндрю, и слетевшие с губ слова прозвучали глухо и неуместно.
