Глава 4
Надя давно спала – после того как в парке были закопаны почти все экспонаты Ангеловской коллекции, частью упакованные в ящики по всем правилам музейного дела, частью наскоро завернутые в мешковину, – у нее едва хватило сил подняться в свою комнату на втором этаже, над музейным залом.
Вера уснуть не могла, хотя устала не меньше. Она сидела на ступеньках крыльца, всматривалась в ночную темноту парка и изобретала способы выгнать из собственной головы единственный мучительный вопрос: что делать дальше?
Доморощенные медитативные практики не помогали – вопрос звенел в голове, гудел, трещал… Через минуту Вера поняла, что это треск мотоциклетных моторов.
Еще через минуту и сами мотоциклы показались на центральной аллее. Вера вскочила.
«Как они въехали? – холодея от ужаса, подумала она. – В ворота? А что со сторожем?..»
В принадлежности техники сомневаться не приходилось. Два мотоцикла с колясками подъехали к самому крыльцу, с каждого соскочили по три немецких солдата. По их коротким перебежкам, по тому, как держали они автоматы, а больше всего по зловещему их молчанию Вера поняла, что они намереваются войти в особняк, уничтожая каждого, кто встретится на их пути. Кроме Нади, в доме никого не было…
«Как по-немецки «остановитесь»? – лихорадочно мелькнуло у нее в голове. – Ленилась, дура! А ведь папа говорил, что немецкий не меньше необходим, чем французский…»
Эти размышления заняли ровно те секунды, которые потребовались, чтобы шагнуть из тени дома навстречу бегущим солдатам.
– Стойте, остановитесь! – по-немецки закричала Вера; нужные слова вспомнились в последнюю секунду.
Возможно, бегущий впереди солдат и различил, что перед ним не противник, а женщина, но на его действия это не повлияло – он направил на нее автомат.
Но прежде выстрела раздался резкий окрик другого военного, по всей видимости, офицера.
– Не стрелять! – скомандовал он.
Для понимания этих слов Вериных познаний в немецком было достаточно. Она сделала подряд два глубоких вдоха и резких выдоха. Это не слишком помогло: сердце стучало как бешеное, перед глазами мелькали блестящие мушки.
Солдат опустил автомат. Офицер подошел к ней.
– Так и знал, что еще увидимся, – с невозмутимостью, явно напускной в этой обстановке, сказал он по-русски. – Ну здравствуй, Вера.
Колбаса источала такой запах, что в другой ситуации Вере, может, и не удалось бы смотреть на нее с равнодушием: все продукты в сельмаге, да и в московских магазинах с началом войны как корова языком слизала. Но сейчас она даже не притворялась: ни копченая колбаса, ни мясные консервы, ни шоколад из офицерского сухого пайка не вызывали у нее ни малейшего интереса. Она смотрела, как Смирнов кладет колбасу на крупно нарезанный хлеб, наливает коньяк из фляги в хрустальные бокалы, которые сам же и принес из буфета, и не чувствовала ровно ничего. Даже радости от того, что чудом осталась жива.
– Ну, давай за встречу, – сказал он.
Вера не взяла свой бокал. Тогда Смирнов взял его сам и, поднеся к ее губам, наклонил так, что ей пришлось сделать глоток. Коньяк обжег горло, она закашлялась.
– Полегче стало? – спросил Смирнов. – Ты закуси, закуси.
– На ночь вредно для фигуры, – пробормотала она.
– Вот уж о чем тебе можно не волноваться, – усмехнулся он. – Поешь. И пей, пей. Коньяка у нас теперь вволю. С тех пор как мы во Францию вошли.
– Мы? – переспросила Вера.
– Я же в Берлин тогда выехал, – объяснил он. – Там и остался.
– И преуспел.
Как ни противно было пить его коньяк, но огонь в горле вывел из оцепенения. Вера сделала еще несколько глотков.
– А то! – хмыкнул Смирнов. – Сразу понял, что за фюрером будущее.
– Да. Ты понятливый.
– Ну так ведь опыт имею от прежнего отечества, – пожал он плечами. – Давай еще по одной.
Он снова разлил коньяк по бокалам и, покосившись на Веру, заметил:
– Переменилась ты. Был острый язычок, а теперь молчишь, как сычиха.
– Спать хочу.
Тяжелое молчание повисло в гостиной.
– Хоть расспросила бы, кто я, что.
В голосе Смирнова послышалась обида. Вера окинула его ироническим взглядом и сказала:
– И так видно.
Он мало изменился за те годы, что она его не видела. Та же поджарая фигура, та же брутальность во всем облике и некоторая при том элегантность. Прежде она видела его исключительно в дорогих костюмах, но и военная форма ему идет.
Он взял свой бокал и, выйдя из-за стола, удобно устроился в кресле. Видно было, что ему хочется похвастаться своей успешной жизнью, тем более Вере, которая способна оценить его достижения.
– Насчет аукционного дома я тогда передумал, – начал Смирнов. – Осмотрелся, прикинул – ну кто я в Германии? Советский невозвращенец. Пятый сорт.
– А тебе надо первым быть? – усмехнулась Вера.
Она отпила еще коньяка, и самообладание вернулось к ней окончательно.
– А я и есть первый, – в тон ей ответил он. – Высшая раса. Ну, по крови вроде бы получается не совсем… И то, знаешь ли, как посмотреть. Но по духу истинный ариец. В партию вступил, хорошо себя зарекомендовал. И вот – как видишь. Так был бы торговец, как еврей какой, а так – офицер вермахта. А картины, статуэтки – это теперь для личного удовольствия. Коллекционирую.
Слушать все это было невыносимо. Да и с какой стати она должна это слушать?
– Я устала, – сказала Вера, вставая из-за стола. – Пойду спать.
– Я тебя не отпускал.
Его тон переменился мгновенно. И не только тон, но и сам голос, и даже лицо стало похоже на стальную маску.
– Вот как? – медленно проговорила Вера.
– А ты как думала? – отрубил Смирнов. И приказал: – Ты мне эти бабские игры брось. Я с тобой что, светскую беседу веду?
– А что ты со мной ведешь?
– Деловой разговор.
– И какое же у тебя ко мне дело?
– Не прикидывайся дурочкой! – прикрикнул он. – Завтра здесь будут наши части. Так что все вопросы мы с тобой должны решить сегодня. Сейчас. Я мог бы вывезти всю коллекцию. Но это будет выглядеть подозрительно. У нас же по культурным ценностям специальные подразделения работают. Кто их знает, что им по Ангелову известно. Поэтому мы с тобой сейчас отберем самое существенное.
– Лично для тебя? – все-таки уточнила Вера.
Хотя это и так было понятно.
– Тебя тоже не обижу, – пообещал Смирнов. – Насчет того, что раньше предлагал, теперь, извини, не получится. Женат.
– На истинной арийке?
