И дождалась.
Когда Федор показался на аллее, которая вела от дальней парковой калитки, Вера отшатнулась от окна и тоже выбежала в парк, быстро пошла к особняку.
Он стоял у окна в директорском кабинете, глядя в темноту. Вера вошла в кабинет без стука и несколько мгновений смотрела на него – на широкие его плечи, на коротко стриженный затылок.
«Поседел ты, Федор Тимофеевич, – подумала она. – А не изменился ничуть. Или это я не изменилась?»
– Проходи. – Федор обернулся. – Прости, Вера. Все я понимаю, что такое для тебя этот музей. Но сейчас здесь будет госпиталь. Пойми.
– Поняла уже, – кивнула Вера. – Экспонаты мы на склад перенесли и в хозяйственный флигель. – Она вдруг поняла, что он ее не слушает, и позвала: – Федя…
Федор поднял на нее взгляд. Тьма стояла в его глазах.
– Думал, все забылось, Вера, – сказал он. – А сюда попал – и заново всколыхнулось. К родительской избе ходил.
– Зашел?
– Нет. Чужой я им. Всем чужой.
– Мне – нет.
Улыбка тронула его губы. На секунду только, но все же.
– Да, в вашем доме чужим себя не чувствую, – кивнул он. – Сам удивляюсь.
– А я не удивляюсь. – Она подошла к нему совсем близко и чуть слышно прознесла: – Федя… Ведь я тебя двадцать лет не видела. Выговорить невозможно – двадцать! А как будто не расставались.
– Ничего удивительного. – Он пожал плечами. – Детство общее, юность.
– Не в том дело. Я… – Она волновалась все больше. – Федя, милый! Я ведь тоже думала, что забыла тебя. А оказалось… Все еще сильнее стало! – Вера вскинула руки ему на плечи и проговорила в самые его губы: – Я люблю тебя. Ну что же ты молчишь? И правильно, и не надо ничего говорить… Война… Но эта ночь – наша!
Вера быстро расстегнула блузку. Но прежде, чем она успела ее снять, Федор взял ее за руку.
– Не надо, Верочка, – сказал он. Голос его звучал спокойно. – Война, не война – какая разница?
– Но… как?.. – растерянно пробормотала она.
– Всколыхнулось все, говорю же, – сказал он. И, помолчав, добавил: – Не забыл я Лиду. И никогда уже, видно, не забуду.
Вера отшатнулась:
– Ты… ты…
Она задыхалась, кровь шумела у нее в ушах.
– Не злись.
Федор улыбнулся и попытался застегнуть на ней блузку. Оттолкнув его руку, Вера воскликнула с той запальчивостью, которая, ей казалось, давно уже канула в далях детства:
– А Лидка сказала, что никогда с тобой не будет! Она про тебя даже в письмах ни разу не спросила!
Дрожащими пальцами она сама застегнула блузку. Дождавшись, когда она это сделает, Федор сказал уже без тени волнения:
– Вера, вот что. Утром мы уходим. А немцы рядом совсем, в Ангелово могут пройти их диверсионные группы. Бойцов вам оставить для охраны я не могу. Вы уж бдительности не теряйте, пожалуйста. И Надю предупреди. Вот кто совсем не изменился, – улыбнулся он. – Ходит, как… Русалочка. Будьте поосторожнее.
– Не волнуйся, справимся! – бросила Вера.
И вышла, хлопнув дверью.
Глава 6
С того дня, когда в усадьбе разместился госпиталь, прошло два месяца, а вместо кроватей в большом музейном зале до сих пор стояли наскоро сбитые топчаны и раненые были укрыты шинелями. Фронт проходил в двадцати километрах от Ангелова, раненых везли в госпиталь сотнями прямо с передовой, и было не до благоустройства.
Надя поставила на стол вазу с елочной веткой, украшенной ангелочками и звездами. Игрушки эти она взяла из той самой коробки, из которой всегда вынимала их перед Рождеством.
– Сестра! Пить дай…
Надя налила воды из бака и подошла к одному из топчанов. Глаза лежащего на нем солдата лихорадочно блестели.
– Елка… Или мажится мне? – проговорил он.
– Не кажется. – Надя поправила повязку, сползшую ему на лоб. – Только вы спите теперь. Завтра проснетесь, а у нас Рождество.
Когда Фамицкий вошел в палату, она спала, сидя за сестринским столом и положив голову на журнал с назначениями. Он замешкался, глядя на нее: жалко будить… Он мог бы смотреть на нее вечно.
Но Надя, словно почувствовав его взгляд, вскинулась и вскочила.
– Извините, Семен Борисович! – шепотом воскликнула она.
– Ничего. – Он быстро коснулся ее плеча. – У вас ведь дежурство окончено. Катя сейчас придет, я ее дождусь. А вы идите спать, Надя. Две ночи вы без сна.
Несколько мгновений он еще видел в окно, как она идет через парк к хозяйственному флигелю, где теперь жила вместе с Верой. Но только несколько мгновений – больше не мог себе позволить.
Проходя мимо густых зарослей, росших вдоль аллеи, Надя услышала шорох и насторожилась. О немецких диверсантах были предупреждены все, эта опасность была слишком реальна.
– Кто здесь? – громко произнесла она.
И тут чьи-то руки обхватили ее сзади. Ладонь легла на губы, и, пока ее тащили в кусты, она едва не задохнулась. Но и за кустом, когда руки отпустили ее, Надя не сразу смогла произнести что-либо внятное, потому что закашлялась.
– Извини, Наденька, – услышала она. – Силы на рассчитал.
Надя подняла взгляд от солдатских сапог к ремню, к гимнастерке, к лицу… И тоненько ахнула:
– Ой… Паша…
– А ты подумала кто? – глядя ей в глаза своими огромными боттичеллиевскими глазами, спросил он.
– Я думала, диверсант, – полным ответом, как на уроке, ответила она.
От волнения так ответила.
– В каком-то смысле – да, диверсант. – Он улыбнулся. – Пробрался тайком.
– Зачем?
– Тебя увидеть. – Заметив, что по ее лицу мелькнуло недоверие, он сказал: – А чему ты удивляешься? Хотя, конечно, есть у тебя причины мне не верить… Наша часть на станции, завтра отправляют. Я не удержался – пришел. К тебе…
Он протянул руку, осторожно коснулся ее щеки. Надя замерла, потом отвернулась.
– Пойдем, – не глядя на него, сказала она.
Вход в Надину комнатку был отдельный, с противоположной стороны от той двери, через которую все входили в хозяйственный флигель.
– Я думала, у тебя бронь, – по-прежнему не глядя на Павла, сказала она, когда они оказались в комнате.
– Ты обо мне думала?
Он вглядывался в ее лицо так, что ей трудно было сохранять невозмутимость.
– Я… – Надя смутилась, но тут же вновь придала своему лицу отстраненное выражение. – Я полагала, что художника твоей известности не призовут.
– Ну да, была бронь, – кивнул Павел. – Но как-то… Стыдно стало. Ну и пошел в военкомат. Авось не убьют.
