– Так во что угодно поверишь, – сквозь слезы проговорила Вера.
– Во что поверишь? – не понял Семен.
– Что Ангеловым и Кондратьевым вместе не быть…
Федор не видел, как ушли Вера с Семеном, потом и Андрей. Но что остался с Лидой один, он почувствовал.
Подошел к могиле, провел по кресту ладонью.
– Опять меня оставила, Лидушка. А зачем? – удивленно спросил он. И добавил спокойно: – Ну ничего. Теперь уж не надолго.
Андрей увидел Лушу у выхода с кладбища. Она вышла из-за старого дуба, росшего у ворот, и сказала:
– Прости. Не подошла к тебе. Боялась.
– Почему боялась?
– Думала – может, не хочешь, чтоб я к тебе на людях подходила.
Вместо ответа он обнял ее. Не было страсти в этих объятиях, но нежности было так много, как бывает, наверное, только в горе.
Они медленно пошли через пустошь к деревне. Возле баньки Луша оглянулась.
– Что ты? – спросил Андрей.
– Так… Встревожилась что-то, – ответила она. – Я здесь, знаешь, волка видела. Как раз в тот день, когда война началась и… все прахом пошло.
– На лугу – волка? – удивился он.
– Не зря же пустошь Оборотневой зовут.
Андрей вспомнил, как мама рассказывала эту легенду ему, маленькому, и боль остро уколола его в сердце.
– Я тоже это знаю, – сказал он.
Ему вдруг показалось, мама обрадовалась, что он это произнес, словами подтвердил, что это было – она, его отец, их любовь… Было – и где теперь? Исчезло, как Ангел-хранитель этих мест.
– Пойдем, – сказала Луша, взяв его за руку.
Они пошли к деревне. Собиралась гроза, погромыхивал гром, поднимался ветер.
– Можно я побуду у тебя? – спросил Андрей, когда они вошли в дом. – Надо идти на поминки, но я… Я был бы тебе благодарен, если бы мог просто побыть у тебя сегодня.
Она кивнула и обняла его так же, как на кладбище – без страсти и без слов.
Андрей сидел у окна, пока сумерки не сгустились и не сделались темнотой. Потом он лег на кровать и закрыл глаза.
В темноте он услышал, что Луша ложится тоже, и почувствовал, что она смотрит на него.
– Почему ты не спишь? – не открывая глаз, спросил он.
– Жалко.
Он открыл глаза, оперся локтем о подушку, посмотрел ей в лицо.
– Чего жалко?
– Уедешь – каждую минутку оплакивать буду: зачем спала, зачем на тебя не глядела?
– Луша… – спросил он, помолчав, – скажи, ты согласилась бы стать моей женой?
– Ну что ты говоришь?
По ее спокойному лицу и тону ему было понятно: она настолько не рассматривала такую возможность, что даже не удивилась его вопросу.
– Я говорю то, чего хотел бы больше всего на свете, – сказал он.
Она по-прежнему молчала, но переменилась в лице.
– Ты мне не веришь? – спросил Андрей.
– Кто ты, кто я, – чуть слышно произнесла она.
– Ты – женщина, которую я люблю. А что ты думаешь обо мне, я не знаю, – сказал он. – Потому и спрашиваю, согласишься ли ты стать моей женой.
Она посмотрела ему в глаза непонятным взглядом и вдруг заплакала. Слезы побежали по ее щекам длинными, светящимися в темноте дорожками. Прежде чем он успел что-либо сказать и сделать, она вскрикнула, закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос.
– Что ты? Луша, что? – воскликнул Андрей.
– Господи!.. – расслышал он сквозь ее рыдания. – Что про тебя думаю!.. Да я… Жизни мне нет без тебя! Вот что!
Он обнял ее, прижал к себе и держал так до тех пор, пока она не затихла. Потом сказал:
– Тогда спи. Спи всю ночь. Не экономь мои минуты. Они все – твои.
– Вот и все, родная, – сказал Федор. – Дождись.
Крест был уже почти неразличим в темноте. Федор вышел с кладбища и медленно пошел через пустошь. Вскоре его не было уже видно – скрыла его тьма и волнующаяся трава.
Часть IV
Глава 1
– Птички-певуньи, правду скажите, весть про милого вы принесите… Где милый скрылся, где пропадает? Бедное сердце плачет-страдает!
Любочка умолкла, а звук ее чудесного голоса еще звенел под высоким потолком.
– Ну, Любочка! – воскликнул Андрей. – Как ты это делаешь?
– Что, дядя Андрей? – засмеялась она.
– Душу переворачиваешь! Ну откуда тебе знать, как сердце плачет-страдает?
– Почему же мне не знать? – возмутилась Любочка. – Между прочим, я уже не ребенок!
Андрей постарался сдержать улыбку. Хотя, вообще-то, девочка права. Может быть, ее восемнадцать лет еще не тот возраст, который можно считать вполне взрослым, но ее талант – стержень настолько прочный, что никакой жизненный опыт с этой прочностью не сравнится.
– Ты не ребенок, – улыбнулся Андрей. – Ты певунья. Ну что, читаю дальше?
– Давайте.
По тому как, пока он читал очередную главу своей книги, рассеянно скользил Любочкин взгляд по безделушкам на полках и фотографиям на стенах, Андрей понимал, что дела давно минувших дней волнуют ее, конечно, очень мало. Это его, впрочем, не обижало. Талант, талант!.. Благодаря ему девочка даже мимолетно схватывает главное.
– «Изобретения профессора Ангелова предстоит изучать потомкам», – закончил он. И спросил, закрывая тетрадь: – Ну как?
– Грандиозно! – обрадовалась окончанию чтения Любочка. И поинтересовалась: – А что, действительно прадедушка Ангелов был такой талант?
– У него изобретений знаешь сколько? А философские работы? Об Андрее Кирилловиче можно отдельную книгу написать. Вот закончу про усадьбу и возьмусь. А ты, я смотрю, устала, – заметил Андрей. – Лети уж, птичка. Я тоже домой пойду. Завтра опять сюда приходи, если хочешь.
Любочка чмокнула его в щеку и в мгновение ока улетучилась из комнаты, где дядюшка каждый день читал ей свою книжку. В окно Андрей видел, как она выходит из главного санаторского корпуса и бежит по аллее к директорскому флигелю. И правда, будто птичка летит.
Во флигеле тем временем разговор шел совсем не такой радостный, как у Андрея с племянницей.
– Я им говорю: позор же! Пациенты в санаторий свои лекарства везут! – возмущалась Лушка, расхаживая по гостиной. – А они мне: скажите спасибо, госпожа директорша, что вообще не закрыты еще. Кому ваш санаторий нужен, говорят. И это Минздрав! Представляешь?
Годы у нее были уже не маленькие, седьмой десяток близился к концу, но энергии для жизни имелось даже в избытке.
Вера слушала ее, сидя в глубоком кресле, которое называла вольтеровским. Ее возраст следовало бы считать глубокой старостью, но она не производила впечатления немощной старухи – ни физически, ни тем более умственно. Поэтому Лушка, давно уже директорствовавшая в санатории вместо нее, до сих пор с ней советовалась.
