После войны Черчилль прожил еще двадцать лет, из которых первые десять он активно занимался политикой. Должен ли он был уйти? Он считал, что народ в нем нуждался. Так решили избиратели. Он всегда склонялся перед выбором большинства. В 1944-м он сказал, что поражение на выборах неизбежно и что следует уважать такой исход: «Что хорошо для народа, хорошо и для меня». После ухода с поста премьера, пока его дом был не готов, он переехал с Даунинг-стрит в Клэридж, и его часто можно было видеть перед отелем, он поджидал, когда подадут его автомобиль, и напевал старую песню времен его молодости:
North Pole, South Pole,
Now I'm up the Pole,
Since I got the sack,
From the Hotel Metropole.
На прощальной вечеринке в Чекерсе, где было выпито пять литров шампанского, он сказал кое-что о том, чем намерен заняться в будущем: «Я никогда не позволю жалеть себя. Новое правительство получило недвусмысленный мандат доверия, и этот факт оппозиция в принципе не должна оспаривать. Перед новым правительством стоит самая сложная задача за весь период современной истории, и каждый из нас должен поддержать его, это в интересах нации». И будучи лидером оппозиции, Черчилль применил это в первую очередь к себе. Амбициозная программа лейбористов была подвергнута серьезной критике, однако Черчилль никогда не угрожал отменить ее, коль скоро он вернется в Кабинет. Он понимал, что отныне главная его задача – стать «голосом Британии». Поэтому он выступал перед огромными аудиториями. В Цюрихе он выдвинул идею создания Европейского союза под началом Франции и Германии и оказался пророком. Он настаивал на значении «духовного» элемента в его руководстве, однако об этом при создании Союза, увы, забыли. В политическом существе своем он всегда оставался парламентарием, и он настаивал на значении парламента в Страсбурге как реальной оппозиции брюссельской бюрократии. 11 августа 1950 года он выступил перед двадцатитысячной аудиторией на площади Клебер в Страсбурге. Его слушали с невероятным воодушевлением, никогда ранее ничего подобного в этом городе не происходило. Однако и здесь, в конечном счете, мудрость его была забыта, бюрократия восторжествовала в самых отдаленных уголках Европейского сообщества.
Черчилль так настаивал на роли парламентаризма, потому что в самом деле любил Палату общин. Его речи все еще были событием, их ждали с нетерпением. Для него характерны были внезапные «вспышки обаяния» – так назвал это парламентский хроникер «Чип» Ченнон. Радикальное левое крыло лейбористов относилось к нему по-прежнему враждебно, осыпая его бранью. Однажды, когда он покидал трибуну, с той стороны послышались крики: «Крыса!», «Покидаешь тонущий корабль!», «Назад не возвращайся!». Черчилль приостановился, обернулся и стал посылать воздушные поцелуи своим обидчикам, чем несказанно рассмешил Палату общин. Черчилль не победил на выборах 1950 года, но он вернулся в Парламент, посвежевший, веселый и полный сил. Когда новый министр финансов Хью Гейтскелл, которого Черчилль считал чопорным, мелочно высокомерным «викмистом»
[30], объявлял о неутешительных экономических прогнозах на будущее, Черчилль вдруг начал шарить по карманам, будто что-то там разыскивая. Вначале он обследовал брюки. Затем пиджак. Потом – нагрудный карман. Наконец, все карманы своего жилета. Вся эта суета постепенно перетянула на себя внимание Палаты. Когда Гейтскелл обнаружил, что потерял аудиторию, он с раздражением зашипел на Черчилля: «Могу ли я вам помочь?» Черчилль любезно отвечал: «Я всего лишь ищу конфетку». И вновь хохот объединил представителей всех партий.
В конце 1951 года последовали очередные выборы, и на этот раз Черчилль возглавил правительство, выиграв с преимуществом в семнадцать голосов. Он быстро сформировал Кабинет, временно взяв на себя обязанности министра обороны. Он привлек тех, чьи имена были на слуху со времен войны – Исмея, Черуэлла, графа Вултона, лорда Лизерса, Александера. Однако основную и наиболее важную работу делали профессиональные политики, такие как Идэн, Батлер и Макмиллан. Черчилль очень хотел ввести в кабинет молодых талантливых людей, и справился с этим с присущим ему изяществом и изобретательностью. Рутинная работа премьер-министра заключалась кроме всего прочего в подборе младших госслужащих. Лорд Кэррингтон, молодой пэр, с хорошим послужным списком в гвардии, упражнялся в стрельбе в своем поместье в Букингемшире, когда раздался телефонный звонок с Даунинг-стрит. Взяв трубку, он услышал голос Черчилля: «Я слышу вы там постреливаете? Как игра?» – «Превосходно». – «Рад это слышать. А теперь я хотел бы вас спросить, не хотите ли со мной поохотиться?» Таким образом Кэррингтон стал заместителем министра сельского хозяйства, это была первая ступенька в карьере выдающегося – впоследствии – министра иностранных дел. Черчилль чувствовал себя не в праве отменять меры лейбористов по национализации некоторых отраслей экономики, как, впрочем, не в праве он был и «приручать» профсоюзы или упразднять Государственную службу здравоохранения – любимое детище его «заклятого друга» Эньюрина Бивена (на самом деле, эту парочку часто видели вместе за стаканом виски, они были «не в силах противиться обаянию друг друга»). Черчилль не изменил ничего из того, что оставили после себя лейбористы. Эвелин Воф жаловалась в своем дневнике: «Часы не были переведены назад ни на секунду». В обществе возникло недовольство, что Черчилль якобы медлит с отменой карточек и прочих уравнительных мер военного времени, действие которых было продлено по инициативе лейбористов. Стране пришлось дожидаться Маргарет Тэтчер, которая в 1980-х сумела избавиться от удушающих последствий «социализма по Эттли», проведя приватизацию и стимулировав прибыли.
Черчилль сохранял энергию для внешнеполитической деятельности. У него не было возможности организовать саммит с участием России, но «особые отношения» с Америкой он поддерживал на должном уровне. Он встречался с президентом Эйзенхауэром на Бермудах, и в июне 1954-го прибыл в Вашингтон с официальным визитом. Молодой вице-президент Ричард Никсон оставил подробную стенограмму своей беседы с Черчиллем о трудностях французов во Вьетнаме, о войне против коммунистических повстанцев в Малайзии, о колониализме, империализме, ядерном оружии, о российских лидерах и прочих материях. «Он владел собой в совершенстве, – писал Никсон, – он был одним из тех редких лидеров, которые умели придать вкус и небольшому разговору, и беседе на мировом уровне». Однажды его с почетом разместили в знаменитой спальне Линкольна в Белом доме, но там была жесткая кровать, и он ночью прокрался в т.н. Королевскую спальню, которая была пуста, и в которой, как он знал по опыту, была роскошная кровать. Он сказал мистеру Никсону, что свой первый стакан виски пьет в 8.30 утра, но порицает привычку Джона Фостера Даллеса пить за обедом виски с содовой и со льдом, потому что «вечер – это время для шампанского». Черчилль забавно говорил о Даллесе: «Он единственный слон, который носит за собой посудную лавку». И еще: «У него отличное склонение: «Dull, Duller, Dalles
[31]».
