Визит королевы и ее двора с внушительным поездом, скарбом, сотнями слуг был для хозяина и честью, и стихийным бедствием: неделя развлечений могла поглотить его годовой доход (только за один обед у виконта Монтагю, например, гости съели трех быков и сто сорок гусей, а они прогостили у хлебосольного хозяина неделю). Однако приезд королевы необыкновенно поднимал престиж тех, кто удостаивался чести принимать ее, и амбициозные хозяева готовились к этому месяцами: подновляя свои дома, вставляя новые итальянские витражи, украшая отведенные королеве покои и т. д. Они тратили тысячи фунтов на подарки Елизавете — обыкновенно драгоценные «безделушки», стоившие целые состояния.
Она любила подарки, но более всего ценила искусное выражение любви и артистически поданную тонкую лесть. Со временем «индустрия» приемов обрела сложившиеся формы: один и тот же ряд понятий обыгрывался в аллегорических сценах, куда бы она ни приехала, — верность и преданность ей хозяев, ее неземные красота и мудрость, мирное правление и торжество истинной религии. В 1591 году королева посетила Сассекс и гостила у католического магната виконта Монтагю. Каждый день хлебосольные (и, к слову сказать, не самые верноподданные) хозяева предлагали ей новые и новые развлечения. При приближении королевы к замку из-за стен его полилась музыка и страж, одетый мифологическим Гигантом, разразился длинной речью о том, что сбылось древнее пророчество — стены запоют при приближении самой удивительной из женщин, после чего галантный цербер пропустил процессию в цитадель. На следующий день, в воскресенье, гостей ждал пышный банкет. Понедельник был отдан охоте на оленей, и Елизавета собственноручно подстрелила трех. Во вторник после пира за столом длиной в двадцать четыре ярда гостья пошла прогуляться по парку. По пути ей встретился Пилигрим, представившийся собирателем древностей и достопримечательностей. Он поведал королеве, что недалеко от этого места видел самое необычное на свете дерево, но в его ветвях сидел свирепый Дикарь, не давший ему осмотреть диковинку. Пилигрим умолял Елизавету взглянуть на чудесный дуб. Заинтригованная королева последовала за ним. Ее взору предстал могучий дуб, увешанный множеством прекрасно выполненных гербов местного дворянства, верхушку же его венчал ее собственный герб. Дикарь на отменной латыни объяснил, что это древо — символ единства государыни и дворянства Сассекса, а он находится здесь, чтобы охранять мирные берега графства от происков врагов, переодетых иезуитов и прочих недоброжелателей, которые хотели бы разрушить это трогательное единство. Он восславил ее милость и терпимость к подданным: «За границей страшатся Вашего мужества, дома славят доброту».
В среду Елизавета отправилась на прогулку к пруду, куда ее поманила прелестная музыка, и стала свидетельницей диалога о преданности между Рыболовом-удилыциком, сидевшим на берегу, и Рыбаком, тянувшим невод. По окончании дискуссии Рыбак, направив лодку к Елизавете, вытащил свою сеть и принес к ее ногам всю рыбу из озера, пожелав, чтобы все до единого сердца ее подданных так же безраздельно принадлежали ей, как и его улов. В четверг ей был предложен пикник, оживлявшийся танцами местных крестьян, к хороводу которых как бы в порыве всеобщего ликования присоединились хозяева — лорд и леди Монтагю. Все эти развлечения сопровождались обильными славословиями в адрес «гостьи и их коронованного божества». Само по себе сравнение с богиней было уже расхожим штампом и требовало более детального развития темы. Так, у Монтагю во время охоты к Елизавете приблизились «нимфы» с луками через плечо и запели: «Взгляните на ее кудри, подобные золотым нитям, / Ее глаза — как звезды, мерцающие в небе, / Ее небесный лик — неземной формы, / Ее голос звучит как Аполлоновы напевы, / Это чудо всех времен, чудо мира. / Королева Удачи. Сокровище Любви. Слава самой Природы». Пилигрим в молитвенном экстазе предсказывал, что с концом ее жизни наступит конец света (во владениях католиков напоминать о смерти было не совсем уместно, тем не менее Елизавета отнеслась к этому снисходительно).
В то же лето 1591 года королева гостила у графа Хертфорда в Хэмпшире. Сохранилась гравюра, на которой Елизавета изображена сидящей под балдахином на берегу озера и созерцающей очередную водную фантазию. Среди вод специально вырытого по этому случаю водоема были насыпаны три искусственных острова с возведенными на них бутафорским замком, укрепленной артиллерийской батареей и гигантской улиткой. Над каждым из этих сооружений реял флаг святого Георгия. Нерей — водное божество — в сопровождении шести «тритонов», трубивших в рога-раковины, подвел к королеве корабль, на палубе которого находились три девы и «нимфа», аккомпанировавшие певцам. Этот эскорт сопровождал два драгоценных подарка Елизавете — ювелирные украшения, принесенные к ее стопам от имени Нептуна. Затем последовали речи «лесных людей», пасторальные сцены, а вечером — потрясающий фейерверк: палили пушки, все три островка над озером озарялись ракетами, огненными шарами и колесами, а над улиткой вдруг засветилась огромная земная сфера. Придворные наблюдали эту картину из-за столов, сервированных серебряными блюдами с яствами. Провожая королеву, «нимфы» графа Хертфорда плакали стихами и призывали еще раз приехать ту, которая была «сокровищем Природы», «самой большой радостью небес», «звездным оком мира» и «солнцем чистой красоты».
Последними, кто занимал Елизавету при жизни, были лорд-хранитель печати Эджертон и его жена, принимавшие королеву в 1602 году в Мидлсексе. Хозяйка дома сумела добавить к традиционным комплиментам нечто неизбитое: в садах государыню приветствовали два забавных персонажа — Сельский Староста и Молочница, которые преподнесли гостье украшенные драгоценными камнями миниатюрные грабли и вилы — настоящий шедевр ювелирного искусства, — заявив, что королева «самая лучшая хозяйка из всех присутствующих». Прием у Эджертонов отличался тонким вкусом и изяществом речей. Королеву часто и по разным случаям приветствовала аллегория Времени, но Место еще не разговаривало с ней никогда. Здесь же Время обратилось к нему с вопросом: «Великие, коих мы занимаем, наполняют все пространство вокруг себя божественными совершенствами, как солнце наполняет мир светом своих лучей. Но ответь мне, несчастное Место, как ты будешь занимать Солнце?» — «Воспринимая от него славу и переполняясь ею», — был ответ. Когда королева-Солнце покидала их, ей преподнесли на прощание драгоценный якорь, чтобы она подольше задержалась в «их бухточке, хотя та и слишком мала для нее».
Приемы у магнатов создавали стандарт для менее знатных хозяев и для городов. При приближении королевского поезда все старались не ударить в грязь лицом — в прямом и переносном смысле: чинили дороги и мосты, чистили улицы, готовили снедь, изобретали развлечения. Не всё и не всегда удавалось. В Рочестере сохранился до наших дней дом елизаветинских времен, носящий странное название «Satis», что в переводе с латыни означает «хватит», «довольно». По преданию, местный дворянин развлекал там королеву, но он не отличался хорошим вкусом, она устала и наконец, не вытерпев, воскликнула: «Satis!» Слово приклеилось к дому навсегда.
Впрочем, такое случалось редко. Как правило, Елизавета и ее подданные расставались после торжественной встречи с увлажненными глазами. Так было в Нориче, Бристоле, Дувре и повсюду, где она терпеливо выслушивала бесконечные многословные приветы и ободряла робких местных ораторов, терявших дар речи в ее присутствии, ласковыми словами. И всегда она улучала минутку, чтобы поблагодарить скромного учителя, городского старшину или священника за его речь, «лучше которой ей не доводилось слышать». В Кембридже она стоически провела целых четыре часа под палящим солнцем, пока были произнесены все ученые латинские панегирики в ее честь, но королева не могла позволить, чтобы плоды чьих-то упорных ночных бдений пропали втуне.
