- Сколько я вам должен, господин Чамрда?
- Один крейцер. Ежели бы вы помогали грести, то вам пришлось бы раскошелится на два крейцера...
И вновь но Старой замковой лестнице, такой же безлюдной и таинственной, как сегодня ночью во «сне», восхожу я на крутой холм, с вершины которого устремляются к небу гордые готические шпили собора Святого Вита...
Сердце неистово колотится у меня в груди, такое чувство, будто я, как блудный сын, после долгого-долгого странствования возвращаюсь в отчий дом. Мне известно все наперед: сейчас я задену головой свесившиеся из-за стены голые, иссохшие ветви, раздастся тихий хруст и...
Но что это - мертвое древо вдруг ожило и стоит усыпанное белыми цветами, а теплый весенний воздух напоен волшебным благоуханием цветущей сирени.
Простершийся далеко внизу город сейчас, в первых лучах восходящего солнца подернутый утренней дымкой, кажется сокровенным видением земли обетованной.
Ни единый звук не нарушает благоговейную тишину. Опьяненный ароматом цветов и ослепленный солнечным блеском, я зажмуриваю глаза...
Да и зачем мне смотреть, я и вслепую легко найду маленькую загадочную Алхимистенгассе, ибо ноги сами ведут меня вперед.
Однако вместо привидевшейся мне сегодня ночью грубо сколоченной из толстых тесаных брусьев ограды, препятствовавшей подступам к призрачному, мерцающему во тьме дому, узкую улочку теперь перекрывает кованая, причудливо выгнутая, позолоченная решетка, вдоль которой тянется полускрытая цветущим кустарником стена, а по обеим сторонам входных врат высятся два вечнозеленых кипариса.
Приподнявшись на цыпочки, чтобы заглянуть за кусты, я застываю в изумлении: открывшаяся моему взору садовая стена сплошь покрыта мозаикой - великолепная бирюза с таинственными, выполненными из сусалыюго золота фресками, посвященными культу египетского Осириса.
Божественный Гермафродит изображен в виде двустворчатых врат, массивные створы которых являются двумя разнополыми половинами царственного андрогина: правая - женская, левая -мужская. Бог загробного мира восседает на драгоценном перламутровом престоле, искусно сделанном в полрельефа, а на его плечах величественно вздымается золотая голова зайца - стоящие торчком и сведенные вплотную уши подобны страницам раскрытой книги...
Все вокруг дышит росистой свежестью, а из-за стены, опоясывающей заповедный сад, веет восхитительным ароматом гиацинтов.
Позабыв обо всем на свете, каменею я в смиренном страхе пред этими исполненными тайного смысла вратами, и кажется мне, будто стою на пороге иного, сокровенного мира. Слева, подрезая кусты, ко мне приближается какой-то старик в чудном старинном камзоле с жабо и в башмаках с серебряными пряжками - оказавшись напротив меня, этот не то садовник, не то привратник спрашивает сквозь ажурную вязь решетки, что мне угодно.
Не говоря ни слова, протягиваю я ему завернутый в бумагу головной убор Атанасиуса Перната.
Старик берет сверток и направляется к вратам.
Символические створы распахиваются, и взору моему предстает величественное мраморное здание, напоминающее скорее храм, чем жилой дом... И вот на ступенях
оба созерцают простершуюся у их ног панораму города...
На мгновение Мириам оборачивается и, заметив меня, смеется, нашептывая что-то на ухо Атанасиусу Пернату.
Я очарован ее несказанной красотой. Она по-прежнему юна и ничуть не постарела с тех пор, как я видел ее сегодня ночью во «сне».
Медленно поворачивается ко мне Атанасиус Пернат, и сердце мое обмирает...
И вот, вижу я мужа, сотворенного по образу и подобию моему, и мнится мне, будто заглянул я в предвечное зерцало, ибо лики наши подобны один другому, аки две капли воды...
Потом створы смыкаются, и вновь пред взором моим возникает царственный Гермафродит, сияющий как бы светом невечерним...
Старый привратник возвращает мою шляпу и говорит - мне кажется, его глас доносится до меня из бездны земной:
- Мой господин, Атанасиус Пернат, самым почтительнейшим образом благодарит и просит извинить его великодушно, ибо отнюдь не из сердечной черствости не приглашает он вас, странник, посетить сей чудный вертоград, но единственно пользы вашей для, понеже суровый запрет, налагаемый на братию сокровенной
обители идущей из глубины веков традицией, возбраняет падшим потомкам Адама ступать своей нечестивой стопой под благодатную сень вечнозеленых кущ.
Далее надлежит мне известить вас, странник, что господин мой шляпы вашей не надевал, поелику от его всевидящего взора не укрылась и такая ничтожная малость, как сие досадное недоразумение, случившееся, надо полагать, по его всегдашней рассеянности. Ничего не поделаешь, таким уж он на свет уродился, оно и понятно -человек не от мира сего, или, как изволил выразится он сам в присущей ему курьезной манере: шляпа!
Премного досадуя на свою оплошность, он, однако, льстит себя надеждой, что его собственный головной убор не слишком досаждал вам своим размером и старомодной формой и не обрек на бессонницу, заставив страдать от мигрени, буде таковая неприятность все же случилась, то господин мой, Атанасиус Пернат, просит вас, странник, пребыть в покое, ибо, воистину, дело в шляпе!..
ЗЕРКАЛЬНЫЕ ОТРАЖЕНИЯ
Перевод рассказов осуществлен по изданиям: Meyrink Gustav. Des deutschen Spiefiers Wunderhorn. Verlag Albert Langen. Munchen, 1916; Fledermause. Kurt Wolff Verlag. Leipzig, 1916; Das Haus zur letzten Latern. Frankfurt/M. - Berlin, 1993.
ЧАСОВЫХ ДЕЛ МАСТЕР
Этот? Чтобы он снова ходил? - спросил удивленно антиквар и, сдвинув очки на лоб, уставился на меня в полной растерянности. - Да зачем он вам? Одна-единетвенная стрелка и... и никаких цифр, - добавил он, задумчиво рассматривая хронометр в ярком свете рабочей лампы, - вместо них какие-то диковинные цветы, животные, даже демоны... - Принялся считать загадочные символы, закончив, недоуменно поднял на меня глаза: - Четырнадцать? Вообще-то циферблат принято делить на двенадцать частей! Первый раз в жизни вижу столь странный механизм. Мой вам совет, сударь, оставьте этот хронометр в покое - стоит он, ну и пусть себе стоит. Тут и двенадцать-то часов иной раз кажутся вечностью. Ну как, скажите на милость, узнать по нему правильное время? Да и кому нынче взбредет в голову жить по таким нелепым часам! Разве что какому-нибудь законченному сумасброду, чудаку не от мира сего...
Мне не хотелось откровенничать с незнакомым человеком и объяснять ему, что именно такой «чудак не от мира сего» стоит сейчас перед ним, ведь других часов у меня никогда не было, возможно, поэтому всю свою жизнь я жил невпопад - когда следовало переждать, спешил, когда надо было спешить, медлил, - и промолчал.
