Окончательно сбитый с толку, я уже не знал, кто был источником тех странных речений, вкрадчиво проникавших в мой слух: то ли этот антиквар с хронометром в руке, то ли они сходили с уст того неведомого, таящегося во мне существа, которое мгновенно пробуждается в одиноком сердце, стоит только потревожить сокровенную тишину склепов, тайно хранящих в своих глубинах забытые воспоминания, дабы не обратились они во прах?
Время от времени я ловил себя на том, что киваю антиквару, и тогда до меня наконец доходило: он произнес нечто давно знакомое и хорошо известное мне. Однако всякий раз, когда я пытался собраться с мыслями и осознать сказанное, все в моей голове путалось: эти неуловимые глаголы не задерживались, подобно обычным словам, в памяти, откуда их можно было бы потом извлечь и, подвергнув всестороннему анализу, постигнуть сокрытый в них смысл, - нет, лишь только переставали звучать, они застывали, как безжизненные изваяния, чуждые и непонятные слуху, и темное их значение не доходило до моего сознания, тогда, заблудившись на переходе из прошлого в настоящее, они обступали меня, гипнотизируя черными пустыми глазницами своих мертвых каменных масок...
- О, если бы только мой хронометр вновь возжелал вернуться к жизни! - не выдержав мучительной пытки, воскликнул я громко, перебивая рассказчика.
При этом я имел в виду свое сердце, ибо чувствовал, как сильно ему хочется забыть о том, что надо стучать; и меня охватил ужас, ведь стрелка моей жизни, вместо того чтобы продолжать завороженно чертить круг за кругом, паря над бездной времени, могла внезапно замереть перед каким-нибудь фантастическим цветком, хищным оскалом апокалиптического зверя или чудовищным ликом демона, как на этом безжалостно разъятом на четырнадцать секторов циферблате.
Недоуменно покосившись на меня, антиквар вернул мне часы - он, конечно, решил, что я говорил о них...
Пустынными ночными переулками я шел куда глаза глядят, пересекал вымершие, впавшие в забытье площади, проходил мимо погруженных в глубокий сон домов и, хотя других провожатых, кроме мигающих фонарей, у меня не было, нисколько не сомневался, что иду правильно: сам не знаю почему, но меня не оставляла мысль, что антиквар на прощание все же успел сообщить мне, где живет безымянный часовщик, - там, за невысокой стеной, окружающей старинный парк с печальными, погруженными в свои думы вязами, я и найду его. Как, неужели он не говорил, что только безумный старик может вернуть к жизни мой скоропостижно скончавшийся хронометр? Наверное, иначе откуда бы я это узнал!
Должно быть, и путь к нему описал, да так подробно, что я шел как во сне, даже не особенно задумываясь, куда несут меня ноги, похоже преотлично знавшие сей таинственный маршрут, - они вывели меня за черту города, и предо мной простерлась белая призрачная дорога, которая меж благоухающих лугов убегала в бесконечность.
Впившись в мои пятки, за мной волочились две черные змеи, не иначе как яркое лунное сияние выманило их из земли. Похоже, это они исподволь отравляли меня ядом сомнения: ты никогда его не найдешь, ведь сотни лет прошли с тех пор, как он покинул сей мир...
Чтобы отделаться от них, я резко свернул влево на боковую тропу, и там уже моя тень тут как тут - вынырнула из-под земли и мигом проглотила коварных гадов. Явилась, чтобы
проводить меня к месту, смекнул я, и глубокий, нерушимый покой сошел в мою душу при виде того, как уверенно и целенаправленно, не отклоняясь ни вправо, ни влево, бежала она предо мной; я не сводил с нее глаз, довольный, что не надо следить за дорогой. Мало-помалу мной вновь овладело то неописуемо странное чувство, которое испытывал еще ребенком, когда сам с собой играл в придуманную мной игру: зажмурив глаза, твердым шагом шел я вперед, не думая о том, упаду или нет, - это было как разрешение от всякого земного страха, как ликование устремленной к небу души, как обретение бессмертного Я, и тогда со мной уже не могло случиться ничего плохого.
И тотчас холодный, исполненный ядовитого скепсиса рассудок - этот заклятый враг, которого каждый смертный носит в себе, - отступил от меня, а вместе с ним и последние сомнения, что я не найду того, кого ищу...
Наконец, после долгого-долгого странствования, моя тень устремилась к широкой глубокой канаве, тянувшейся вдоль дороги, и, шмыгнув в нее, оставила меня в одиночестве... Так, судя по всему, я у цели. Иначе зачем бы моей черной провожатой меня покидать!
С мертвым хронометром в руке я стоял в каморке того, о ком знал лишь то, что он один может вернуть его к жизни.
Часовых дел мастер сидел за маленьким столиком и в лупу, закрепленную специальной повязкой на его правом глазу, сосредоточенно рассматривал какую-то крошечную сверкающую вещицу, лежавшую перед ним на дощечке в светлых прожилках. За его спиной на белой стене тянулась по кругу, как по большому циферблату, витиеватая вязь прихотливо выписанных буквиц:
Вздох облегчения вырвался из моей груди: здесь я в безопасности!.. Замкнутое в магический круг заклинание не допускало в свои священные пределы эту ненавистную обязанность думать, рассчитывать, приводить в соответствие со здравым смыслом и отвечать на все эти отвратительно благоразумные вопросы: как ты сюда попал, как преодолел стену, как прошел через парк?..
На обтянутой красным бархатом полке лежали часы, десятки, сотни часов - из синей, зеленой и желтой эмали, инкрустированные драгоценными камнями и с изящной гравировкой, гладкие, ребристые и с филигранной насечкой, одни плоские, другие выпуклые, как яйцо. Я их не слышал: они тикали совсем тихо, однако сам воздух, паривший над ними, казался живым от того призрачного, неуловимого ухом стрекотания, которое они издавали. Кто знает, может, в этом зачарованном царстве механических инсектов сейчас бушевала буря...
На отдельном постаменте возвышалась небольшая гора из красного полевого шпата, пестрые цветы полудрагоценных камней росли на ее склонах, а в укромном уголке сего райского вертограда с самым невинным видом, как будто ничего дурного и не замышлял, затаился скелет с косой - так сказать, живое олицетворение сакраментального «memento mori»
[128] романтического Средневековья, - терпеливо поджидавший, когда же можно будет скосить всю эту пышную красоту. Но вот наконец приспевало время жатвы, и ликующий симпатяга косарь, с костяной физиономии которого не сходила белозубая улыбка, принимался за работу - при каждом взмахе своей заточенной на славу косы он задевал хрустальный колокольчик, похожий не то на мыльный пузырь, не то на шляпку какого-то сказочного гриба, и тот всякий раз рассыпался таинственным потусторонним звоном. Внизу, под красной горой, располагался циферблат, выполненный в виде входа в пещеру, в которой, вдали от любопытных глаз, царила суета сует - неустанно пульсировали бесчисленные маятнички, из стороны в сторону вертелись
зубчатые колесики, сжимались и разжимались крошечные пружинки, совместными усилиями приводившие в движение хитроумный механизм.
