И вот теперь голый Завадил - последние уцелевшие клочья одежды были сорваны струей воды - покоился во дворе миссии, дымился, как утюг, и очень стеснялся своей наготы.
Какой-то находчивый патер-иезуит бросил ему с балкона старый асбестовый костюм вулканолога, предназначенный для работы с лавой; Завадил облачился в него со словами благодарности...
- Однако, черт возьми, почему же парень не сгорел дотла? - допытывался полковник у профессора Мостшеделя.
- Ваш стратегический талант, господин полковник, меня всегда приводил в восторг, - раздраженно ответствовал ученый, - но медицину вы уж, пожалуйста, предоставьте нам, врачам. Мы обязаны придерживаться научно обоснованных фактов, и выходить за их рамки нам строжайше противопоказано!
Сей поистине снайперский диагноз был с восторгом встречен всеми армейскими медиками. Вечерами господа офицеры по-прежнему сходились в капитанской палатке, и отныне уже ничто не нарушало царившего там веселья...
Только аннамиты вспоминали еще Вацлава Завадила; время от времени его видели на другом конце озера сидящим у подножия каменного храма богини Парвати. Раскаленные докрасна пуговицы его асбестовой мантии ярко сияли...
Поговаривали, что жрецы храма жарят на нем домашнюю птицу; другие же, напротив, утверждали, что он находится сейчас в стадии охлаждения и собирается, остыв до пятидесяти градусов, вернуться на родину.
ИСТОРИЯ ЛЬВА АЛОИСА
началась печально: матушка его, произведя на свет божий своего единственного отпрыска, тут же испустила дух.
И напрасно новорожденный львенок, изнывающий от жажды под палящими лучами полуденного солнца, пытался ее разбудить, тормоша безжизненное тело мягкими и нежными, как пуховка для пудры, лапками.
- Царственный Гелиос выпьет его жизнь так же, как он выпивает на рассвете утреннюю росу, - с видом оракулов прорицали таинственным шепотом дикие павлины, отрешенно взирая на происходящее с развалин храма, и с эффектным шелестом важно распускали роскошные, отсвечивающие стальной сине вой хвосты.
И так бы тому и быть, когда бы не случилось проходить мимо овечьим отарам эмира. Видно, судьба все же решила смилостивиться над несчастным сиротой.
- Слава богу, пастухов над нами, не в помин будь сказано, нет, - совещались меж собой сердобольные овцы, сгрудившись вокруг жалобно скулившего малыша, - так почему бы нам не взять с собой этого маленького львенка? Вот и вдове Бовис будет не так одиноко, ведь воспитывать детей - ее страсть. С тех пор как ее старший сын отбыл в Афганистан, женившись там на до чери любимого княжеского барана, бедняжка чувствует себя со всем покинутой и ненужной.
Любвеобильная госпожа Бовис без лишних слов пригрела маленького сироту у себя, ухаживая за ним с той же материнской теплотой, как за собственной дочерью Агнес.
Один только кривоногий господин Шнук Цетерум
[133] из Сирии был против - склонив набок свою черную как смоль, курчавую голову, он задумчиво проблеял нараспев:
- Таки очень некгасивое дело уже может получиться с этой истогии...
Но сей слишком умный и осторожливый господин всегда лучше всех знал, что надо, а что не надо, поэтому никто не придал значения его словам.
Маленький лев рос не по дням, а по часам, вскоре его крестили и нарекли именем «Алоис». Присутствовавшая при таинстве госпожа Бовис от сердечного умиления не могла сдержать слез и то и дело подносила к глазам кружевной платочек. Наконец овечий секретарь торжественно внес в общинный гроссбух: «Алоис + + +» (три креста - это вместо фамилии новообращенного собрата, отец которого, увы, пожелал остаться неизвестным). А дабы ни у кого не возникало искушения толковать сей довольно странный знак, указывающий всего лишь на внебрачное рождение, в каком-либо ином, злокозненном смысле - для богобоязненной паствы в этих трех жирных крестах и впрямь таилось что-то темное и зловещее, - предусмотрительный канцелярист сделал эту запись на отдельной странице.
Детство Алоиса, подобно журчащим водам ручейка, промелькнуло быстро. Рос он мальчиком хорошим и воспитанным и никогда не давал повода к жалобам - ну разве что за такие пустяковые провинности, о которых и упоминать-то негоже... Невозможно было без душевного трепета наблюдать, как бедняга, страдая от голода, бродил по пастбищу и вместе с усыновившими его овцами смиренно щипал травку, а с какой трогательной беспомощностью пытался он подражать своим жвачным соплеменникам, старательно ловя длинными, не предназначенными для растительной пищи клыками упрямо ускользающие стебли тысячелистника!..
После полудня Алоис заходил за Агнес, своей названой сестренкой, и вместе с ней и ее подружками отправлялся играть в бамбуковую рощицу, тут уж веселым шуткам и забавам не было конца.
- Алоис, - не смолкали звонкие девичьи голоса, - Алоис, покажи свои когти... Ну пожалуйста, пожалуйста...
Но когда он после долгих уговоров наконец выпускал их, маленькие овечки краснели, смущенно хихикали и, сдвинув головы, капризно фыркали:
- Фи, как неприлично!
Однако видеть эти страшные, «неприлично» длинные когти им почему-то хотелось вновь и вновь...
К задумчивой черноволосой Схоластике, любимой дочурке Шнука Цетерума, у Алоиса уже тогда пробудилась глубокая сердечная склонность. Часами он мог просиживать рядом со своей избранницей, увенчанный сплетенным ею венком незабудок.
Когда же они оставались одни, он дрожащим от волнения голосом декламировал ей чудесные стихи:
- Как, ужель тебе невмочь сия сладкая повинность - добрым пастырем хранить благочестную овечку? Иль не жаль тебе ея? Вон она, сама невинность, беззащитна, как дитя, щиплет травку по-над речкой...
И сентиментальная Схоластика, полная жалости к несчастной овечке, проливала безутешные слезы, а он ее успокаивал. Потом они, взявшись за руки, до тех пор мечтательно бродили в сочной зелени, пока не валились с ног от усталости...
Вечером, когда разгоряченный невинными забавами Алоис приходил домой, добрейшая госпожа Бовис лишь понимающе улыбалась: «Молодо-зелено, гулять велено» - и, задумчиво глядя на его неудержимо растущую гриву, озабоченно приговаривала:
- Мальчик мой, что-то ты у меня совсем зарос, на днях только я тебя водила к цирюльнику, а сегодня ты вновь выглядишь не стриженым!
О, она души не чаяла в своем приемном сыне!
Подростком Алоис всерьез увлекся науками. В школе всем ставили в пример смышленого мальчика, отличавшегося не только недюжинным умом, но и редкостной для его возраста дисциплинированностью: своим образцовым поведением и прилежанием - даже на уроках пения и истории «отечественной славы» - он всегда был первым из первых.
